Дмитрий Стахов - Ретушер

– Коля! – Алина откинула со лба волосы, улыбнулась. – Привет! – Запахнув полы халата, она вошла в спальню и закрыла за собой дверь.

– Я берусь, – сказал я.

Кулагин, не в силах скрыть радость, широко улыбнулся и показал редкие, длинные белые зубы.

– Сколько это будет стоить? – спросила Минаева. Я кивнул на сиявшего Кулагина:

– Это вы обсудите с ним. До свиданья!..

– Геноссе! Я только хотел… – заговорил Кулагин.

– Потом, Коля, потом! – Я взял со стола шар, высоко подбросил и ловко его поймал. – Позвони после трех. Пока!

Я выставил их за дверь, тщательно запер замки, вернулся к столу.

С улицы донеслось, как Кулагин заводит машину. За моей спиной скрипнула дверь спальни. Я оглянулся. Сбросившая халат Алина стояла в проеме двери.

– Я хочу есть и пить, – сказала она.

– Одевайся, – сказал я. – Одевайся и поедем куда-нибудь.

– Что это за шалава?

– Не знаю…

– Колькина?

– Вряд ли… А откуда ты знаешь Кулагина?

– Значит, будет твоя? – поинтересовалась Алина, мой вопрос оставляя без ответа.

Я снял с себя полотенце, прошел в спальню, протиснувшись мимо Алины, и начал одеваться.

– Я тебя прошу! Прекрати! – натягивая носки, сказал я.

– А я ничего еще не начинала, – не меняя позы, сказала она.

– Вот и хорошо! Давай одевайся!

В ресторане Алина продолжила свои игры: держа в левой руке бокал с вином, используя вилку как клюшку, она гоняла туда-сюда по своей тарелке кусочек мяса. Она была сосредоточена, что-то нашептывала себе под нос, хмурила тонкие, выщипанные брови.

Я исподволь поглядывал на нее и в который раз утверждался в мысли, что большей белиберды, чем декларация исключительной индивидуальности и неповторимости каждого отдельно взятого человека, придумать невозможно. Все настолько одинаковы, что похожесть, даже слитность вызывали тоску. Приемы, манеры оказывались неразличимыми, знакомыми, предсказуемыми. Небольшие различия в жестах, в том, что некоторым видится как бы человеческой сердцевиной, на самом деле легко поддавались классификации.

Вот Алина мельком взглянула на меня, якобы обиженно улыбнулась, вновь опустила глаза. Возможно, в ней, как и в любом другом человеке, где-то глубоко-глубоко и сидело ее собственное уникальное естество, но добраться до него было невозможно, и, по большому счету, ничего нового ее неповторимое в себе не несло.

Я попытался вспомнить: кто из встреченных мною выбивался из общего ряда? Кто был особенным, частным? Нет, таких не было. Были лишь те, к кому у меня, такого же, как и все прочие, было якобы свое, личное отношение. Например, Лиза – но и она, и мое отношение к ней, и моя память о ней были вовсе не моими: подобное встречалось тысячи раз, повторялось лишь с небольшими вариациями, легко вписываясь в общий реестр.

Уронив вилку, Алина отпила из бокала, поверх его края посмотрела на меня, мелкими глотками допила вино, поставила бокал на стол.

– Что ты так смотришь? – спросила она. – Налей-ка лучше еще винца! Что-то последнее время хочется напиться…

Я послушно отложил нож и вилку, взял бутылку и наполнил Алинин бокал доверху.

– А себе? – Алина подняла брови. – Ты не хочешь выпить?

– Я за рулем…

– Сейчас, положим, не за рулем… – Алина приложилась к бокалу. – А, все равно – выпьешь ты, не выпьешь… Последнее время… Да, лет так примерно пять… Или даже больше… Хочется напиться. Отключиться. Ничего не видеть. Не слышать. Не знать. Может, ты хочешь водички? Хочешь? Эй, официант! Официант!

– Не шуми. – Я оглядел полупустой зал. – Я заказывал воду.

– А почему они не несут? Официа-ант! Эй!

На нас обернулись. Из глубины ресторана появился официант – здоровяк высоченного роста с набриолиненными волосами и закрученными и поднятыми кверху, на манер императора Вильгельма II, усами. На официанта Алина посмотрела с явным удовольствием.

– Скажите, почему вы не несете воду? – капризно произнесла она.

– Пепси? – Официант наклонился к Алине.

– Минеральной, – сказал я.

– Да! Минеральной! – подтвердила Алина. – И еще одну бутылочку вина!

Официант вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул.

– Две! Две… – развивая успех, сказала Алина, и официант, получив еще один мой кивок, отошел от столика.

– А как же воспитательная кампания? – спросила Алина. – Ведь ты, как тебя зовет Кулагин, геноссе, решил, что я пьяница. Алкоголичка. Ведь так? Генрих! Ну почему ты такой скучный?

– Скучный? – переспросил я.

– Ужасно, ужасно скучный! И пожалуйста, Генрих, не молчи!