Дмитрий Стахов - Ретушер

– Почему же это я бездушный?

– Ты не понимаешь? – Она придвинулась вновь. – Не понимаешь? Ты же трахаешь свои модели! Тебе не важна их душа! Тебе важно только их тело! – Она села на корточки, груди ее раздвинулись, заколыхались, висевший меж ними кулон высвободился, пару раз подпрыгнул, но потом прилип к потной коже. – О, бездушный!

Я лениво подумал, что утром следующего дня вполне могу проснуться с этой женщиной в одной постели.

– Я хочу тебе позировать! – сказала она. – Я хочу доказать, что душа существует, что модель нечто большее, чем просто модель…

С трудом подавив зевок, я поцеловал ее в сладко-соленую щеку и попросил принести сигареты. Она с готовностью, вихляя низко висящим задом, выбежала из кабинета, а я, предательски ее обманув, вернулся к гостям. Отец продолжал разглагольствовать:

– Ритмы пространства надо выстраивать. Динамика зависит от переходов зрения с плана на план, от предметов одного плана к предметам последующего…

Он подмигнул мне, указал глазами в противоположный конец мастерской: грудастая стояла там и с тем же упоенным выражением, с которым уличала меня в бездушности, что-то говорила одному из гостей. Я понял, что завтра утром проснусь один.

Однако некая правота в ее словах была: некоторые мои модели действительно становились чем-то большим, чем просто моделями, и даже поселялись у меня. Одну из них, появившуюся недели примерно через две после новоселья, звали Алина.

Именно тело Алины, а не тело грудастой, находилось рядом с моим, когда я по какой-то игре случая возвращался из длинного, тяжелого сна в купе мягкого вагона. Из какого города шел поезд, в какой прибывал – оставалось неясным. За окном снившегося мне поезда шел дождь, делавший все бывшее там черно-белым, или бывшее там, за окном, черно-белое притягивало к себе нити дождя. Вместе со мной в купе были мой отец и еще два человека, вроде бы брат с сестрой. Брат с сестрой громко спорили о чем-то, но о чем, было не разобрать – поезд замедлял ход, на плывущем за окном перроне из моего сна черно-белый духовой оркестр выдувал оглушающую медь. «Отец! – позвал я. – О чем они? Кто они такие? Что это за город там, за окном?» Отец, до этого смотревший в окно, повернулся ко мне: судя по его недоуменной гримасе, он и сам ничего толком не знал.

Тогда вот я и открыл глаза.

И тут же вновь их закрыл, словно собирался досмотреть сон. Сон, однако, кончился, и заученным, ставшим стереотипным движением я протянул левую руку к стоявшей возле постели тумбочке, взял с нее стакан с водой. По-прежнему не открывая глаз, я лег повыше, чуть повернулся, другой рукой нащупал на тумбочке таблетку «Алкозельцера», зацепил ее непослушными пальцами, опустил в воду.

После чего открыл глаза: вид поднимающихся со дна стакана пузырьков и истончающейся таблетки всегда придавал мне ощущение того, что самый страшный сон никогда не обратится в явь.

Дав таблетке раствориться до конца, я медленно выпил воду. Пузырьки газа ударили в нос, я не смог сдержаться и громко рыгнул. Рядом, из-под одеяла, появилась рука: на безымянном пальце сразу два обручальных кольца, длинные ухоженные ногти, тонкие жилки под нежной, казавшейся прозрачной кожей.

– Бедный! – глухо, в подушку сказала Алина. – Ты плохо спал?

– Плохо? Нет, я спал отлично. Только последний сон. Какой-то странный сон… – Правой рукой я поймал ее руку.

Рука Алины была теплая и чуть влажная. Я представил, как буду губами продвигаться от запястья к локтю, от локтя – к плечу, представил, как мои губы нащупают Алинину ключицу, поднимутся по ее шее, пройдут маленькую ямочку на подбородке и наткнутся на ее мягкий рот.

– Мне тоже снился странный сон. – Рука Алины чуть напряглась. – Но я уже не могу его вспомнить…

Она немного откинула одеяло: волосы разбросались по подушке, черты лица казались смятыми, ноздри тонкого носа начинали мелко дрожать. Левая рука Алины, словно жившая отдельной жизнью, извиваясь, змейкой вползла мне на живот.

– А ты помнишь свой сон? – спросила Алина.

– Еще помню, – ответил я. – Но скоро забуду… Алина сложила губы в трубочку, подула мне на грудь, и ток воздуха заставил меня слегка поежиться. Ее рука встала на ногти-пуанты, затанцевала, отправилась ниже.

– Нет, – сказал я. – Мне надо вставать… Алина, взбрыкнув, почти полностью освободилась от одеяла: показалась ее грудь с напрягшимися темно-коричневыми сосками, ее овальный упругий живот, верхний край волос на лобке.

– Сколько времени? – как бы между прочим спросила Алина.