Александр Окунь - Ученик аптекаря

С любопытством и интересом смотрели мы друг на друга.

Он. Так вот, каким я был…

Я. Так вот, каким я буду…

Мы оба знали, что Художник не ошибается.

Я закрыл папку, потом вложил ее в ящик, а все остальные вещи — в рюкзак. Спрятал деньги, кольцо и компас во внутренний карман куртки. Мерно стучали часы. Несколько секунд мы молча стояли у двери, глядя друг другу в глаза, а потом ее лицо приблизилось к моему, и горячие губы коснулись моих.

— Удачи, малыш.

Я повернулся, открыл дверь и зажмурился.

Все, до самого горизонта, было покрыто слепящим глаза снегом. Он сверкал на крышах домов, легкой вуалью был наброшен на кроны деревьев, бескрайним покрывалом лежал на холмах. Осторожно нащупывая дорогу, я спустился вниз, к остановке. Ждать трамвая было бессмысленно, и я двинулся пешком по пустым улицам, оставляя за собой темную цепочку следов на белой глади тротуара, словно буквы на листе.

Снег, как я уже говорил, в наших краях выпадает редко, и, пока не стает, жизнь в городе останавливается. Только дети носятся по улицам, лепят снежных баб, играют в снежки. Но в эту рань на улицах никого не было. Стояла торжественная тишина, такая, какая бывает только после того, как выпадет первый снег. Я шел по залитым светом безлюдным улицам замершего города, и снег скрипел у меня под ногами.

Пройдя мимо университета, я повернул налево и, обогнув парк, вышел к улице Подсолнечников, свернул под арку пятиэтажного дома с обшарпанным фасадом, пересек двор и поднялся на последний этаж. Дверь, несмотря на холод, как всегда, была открыта. Стараясь не шуметь, я прошел по коридору и заглянул внутрь. Перед натюрмортом в мягком утреннем, льющемся из большого окна свете у выставленных дугой мольбертов темнели силуэты учеников. Яйца, лежащие на белой скатерти, словно парили в воздухе. Было так тихо, что слышались прикосновения кисти к холсту. Невзирая на снегопад Художник не отменил урок.

— …белое на белом. Белый взять неимоверно трудно. Это ведь не отсутствие цвета, а сумма всех цветов. Японцы это понимают. То, что мы называем черно-белой фотографией, они называют двухцветной. Не отсутствие цвета, а сумма всех цветов. Оттого хороший рисунок — это колористическое событие. Так-то, малыш…

Осторожно, чтобы не нарушить сосредоточенную тишину, я прокрался на кухню. В соломенной корзинке лежали лимоны. Я взял девять лимонов и выложил их кружком на стол. Потом, поколебавшись секунду, добавил еще один. Он поймет. Возьмет в руки десятый лимон. Покрутит.

— Ну что ж, малыш. Неплохо сделано. Стало быть, не зря все было. И молодец, что сдержался. Что бы ни произошло, урок не отменяют. И мешать ему нельзя тоже…

Но я это уже не услышу. А он не скажет. Но подумает.

Рюкзак немного оттягивал мне плечо. Я остановился, подтянул лямку. Теперь удобно. Интересно, какой он, Париж? Все-таки странно, город без моря… Впрочем, река там есть… Вряд ли я смогу рассказать ей все, что произошло за эти месяцы, да и нужно ли рассказывать?

Когда я дошел до городских ворот, на улицах начали появляться люди. Я оглянулся. Словно невеста, укутанная белоснежной фатой, лежал передо мной мой родной город.

Навстречу мне медленно шла старуха с бидоном в руке. Голова ее была плотно укутана платком, так что лица было не разглядеть.

— Бабушка…

Старуха остановилась.

— Бабушка, это дорога в Ливан?

— Ливан? Зачем тебе Ливан?

— Нужно, бабушка.

— Ливан… — Она покачала головой. — Везде Ливан. Твой — там. — И указала рукой себе за спину.

Я кивнул и вышел из ворот. Передо мной белой, вьющейся по синему небу полосой сияли далекие заснеженные горы.