Александр Окунь - Ученик аптекаря

— Вот ты где! — Вероника подошла к кровати, присела на край и зябко поежилась.

— Знаешь что, поедем ко мне. Анри когда еще придет. Ну что ты будешь здесь тосковать один?

Перспектива сидеть одному в пустом доме мало меня привлекала.

— Ладно, — сказал я и вылез из-под одеяла.

Через пять минут мы вышли наружу. В городе, прижатом к земле черным небом, было необычайно тихо, и наши шаги громко звучали на пустых улицах. До остановки на улице Диккенса мы добрались быстро, но пока наконец поднялись в промерзший трамвай, прошло минут пятнадцать, и мы совсем заледенели.

Вагон был пустым, только на заднем сиденье скорчилась закутанная в платок старуха. Старый трамвай, упрямо цепляясь за рельсы, полз вперед, оставляя за собой пустые улицы, освещенные холодным светом реклам. Он натужно скрипел, лязгал, стучал и раскачивался, будто молился, чтобы хватило ему сил исполнить свой долг — забраться на гору к конечной своей остановке, где жила Вероника. И он справился с этой задачей. А когда мы пересекли площадь и поднялись по заросшему деревьями и кустами переулку к дому Вероники, я, обернувшись, увидел, что трамвай опять пустился в путь. В заднем окне чернел силуэт почему-то не вышедшей старухи, и на какую-то долю секунды мне почудилось, будто она пристально глядит на меня, а затем два огонька, синий и белый, мелькнув в последний раз, исчезли в темноте.

В доме Вероника зажгла свет, бросила на стул пальто, скинула туфли и, сев на диван, принялась растирать ступни.

— Подумать только, какая холодина — ноги окоченели! — Она натянула тапочки. — Посиди здесь, я ужин приготовлю, — сказала Вероника и ушла на кухню.

Я огляделся. Мебели было мало, но каждая вещь, как сказал бы Оскар, штучный товар. Большой старинный сундук, деревянный стол с четырьмя резного дерева стульями, на подоконнике — цветы в керамических горшках и в углу — старинные напольные часы, громко отсчитывающие секунды. На стене в роскошной золотой барочной раме висел портрет, и с него на меня смотрела Вероника. Смотрела долгим глубоким взглядом, и я понял, что она видит меня насквозь. Этот взгляд говорил, что ей известны все мои сомнения, надежды, ожидания, страсти. Это был мудрый взгляд, и оттого, наверное, была в нем толика печали, но понимания и прощения было больше. Я подумал, что такой взгляд не совсем соответствует возрасту женщины на портрете, почти моей ровесницы, но потом вспомнил взгляд Зайчика, такой же серьезный, всезнающий взгляд, и услышал слова Художника: «Женщины не такие, как мы, — они все знают с самого рождения». А услышав, тут же вспомнил, что Художник, по его словам, не писал портреты женщин, с которыми не спал. «Без постели женщину понять невозможно, — утверждал он, — а если меня интересуют исключительно формальные проблемы, то лучше я буду красить яблоко — оно не шевелится».

— Мне недолго пришлось его соблазнять.

Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. За моей спиной стояла Вероника с двумя тарелками в руках.

— Он вас намного старше, — пробормотал я смущенно.

— На тридцать с лишним. И ему, старому дураку, это мешало. «Что будет, когда мне стукнет шестьдесят?» — передразнила она, проводя рукой по воображаемой бороде. — И еще, конечно, он говорил мне, что никакая страсть не выдерживает испытания временем, стиркой носков, мытьем посуды и приготовлением борща. Что у него не будет для меня времени. Что живопись по-женски ревнива и не оставляет душевных, да и физических сил для другой женщины. Что он не сможет быть мне верным, но не потерпит моей измены. Что он скучный человек, которому нужны домашние тапочки и стакан водки перед сном. Что он эгоист. — Она рассмеялась. — Просто поразительно, сколько глупостей и банальностей способен наговорить талантливый человек.

— И что?

— Все по-старому, — пожала она плечами. — Я его люблю, а он боится в это поверить.

— А как же Эжен?

— Эжен? — Вероника внимательно посмотрела на меня, и я почему-то покраснел. — Я не встречаюсь с Художником, если ты это имеешь в виду. А Эжен — он забавный, несчастный, ужасно милый. И замечательный любовник. — Она взъерошила мне волосы. — Принеси с кухни салат.

После салата был суп. Настоящий зимний суп из голяшек, горячий, острый, такой, как готовят в йеменском квартале. Только здесь, за столом, обжигая рот огненным наваром, я сообразил, как промерз. После второй тарелки Вероника поставила на стол сыры — горгонзолу и грюер — и достала два больших бокала:

— У меня есть бутылка бароло. В такую погоду это самое то.