Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

На лице у нее непередаваемая мука. Сын рядом, поддерживает мать. И я думаю: вот любовь; эти люди не только не потеряют, но еще и приобретут через свои страдания.

— А я так думаю, — комментирует «инфарктник», — это от головы все. Болезнь и все. Какие там бесы, повыдумывают тоже… — он ухмыляется криво.

Я смотрю на него пристально и думаю: «Нет, здесь не то. Здесь не так все просто. Не пришел бы ты сюда, мил-человек, если бы Господь тебя не привел. Постой, постой… Каким-то ты еще выйдешь от старца!».

По маленькому палисадничку бродят люди, вытаптывают насаженные любовно зеленые стрелки гиацинтов. Кто-то не выдерживает:

— Женщина, ну что же вы, разве не видите — ведь засажено здесь, куда же вы лезете?!

На лице смущение, но ноги уже не слушаются, тащат сами куда хотят. Низкий железный заборчик выкрашен зеленой краской, некоторые зубья загнуты внутрь, и думается: специально загнули, или вот так же — ахнула, навалилась толпа и смяла.

Подходит священник, осматривается озабоченно, видно, прикидывает: есть ли смысл становиться, успеет ли батюшка принять всех до вечера?

«Инфарктник» обращается к нему весело:

— Э, отец, взял бы на себя половину, а! — он чуть не подмигивает батюшке.

Тот смотрит на него с недоумением.

— А то еще — вот, опять… Смотри, учись — без очереди лезут, а? Ты смотри, отец, что делается! А ты бесов, бесов в них всели! — мужик хохочет, придя в восторг от своей «остроумной» выдумки.

Тут уже женщина, стоящая у него за спиной, не выдерживает:

— Эй, дядя! Ты соображаешь, что говоришь?

— А что, что такое? — изумляется мужик.

— Батюшка выгоняет бесов, а ты… чтобы вселили… Ну есть у тебя ум, скажи?

Понял мужик, или лень было ругаться, но замолчал.

Матушка требует тишины: начинается молитва. Отец Иона молится там — в келье. Ничего не слышно, но время от времени послушница выкрикивает: «Имена!». И все повторяют вразнобой имена, свои и близких: Степан! Акулина! Андрей!.. Бесноватые хором, истошно начинают кричать; душу охватывает какое-то жуткое оцепенение. Невольно думаешь: а вдруг и я вот так же сейчас… кто знает? Господи, не попусти… сохрани и помилуй! Молитва продолжается, и вдруг в какой-то момент я чувствую прилив благодатного, сладостного умиления: словно я встретился с батюшкой, и он принял, обнял меня всего со скорбями и грехами моими… Слезы текут у меня из глаз непроизвольно и капают на куртку, на землю. Потом так же внезапно это необыкновенное, умильное состояние проходит.

Холодно. Невыносимо зябко и холодно. Коченеют пальцы, немеет лицо, затекают от долгого стояния ноги, и все тело точно деревенеет. И снова в который раз думаешь: «Боже мой! А как же батюшка, как он это все выдерживает? И так изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом… Укрепи его, Господи!».

— Ну, вчера такого не было, — вплетается в мои мысли женщина. — Я в полчетвертого приехала — здесь человек двадцать было, не больше. За сорок минут батюшка всех принял. Честное слово.

На огромный платан слетается стая грачей и галдит, балабонит беспорядочно над головой, точно обсуждая что-то. Через десять минут так же внезапно, как появились, они срываются с места и исчезают. Флегматичный кот, игнорируя интересы толпы, пробирается куда-то по своим делам. И все же видно: уши прижаты, настороже, если что — рванет и он. Чувствует, какой напряженностью дышит воздух.

С семи утра до четырех вечера принимает батюшка. Я смотрю на часы. Скоро час дня. Отец Иона уже шесть часов на ногах… Судя по тому, с какой скоростью тает толпа, — до меня очередь не дойдет. Что же делать? Неужели оставаться на ночь… Нет, точно не дойдет очередь.

Оттуда, изнутри, теплом веет, светом тихим свечным, ладанный дух утешительный доносится иногда, и, сам того не ожидая, вздохнешь: «Ну ничего… Слава Богу за все…».

Пускают по три человека, не больше.

— А как батюшка принимает? — спрашивает кто-то.

— Ну как… Помазывает, а люди в это время задают вопросы, спрашивают о своем и получают ответ. Беседуют с батюшкой.

— А эти… пол-ков-ники все еще там? — встрепенувшись вдруг, вопрошает мужик.

— Да не выходили еще.

— Смотри ты… армию развалили, а туда же… лезут.

Начинает накрапывать дождик, и сыплет, сыплет мелкий, надоедливый за шиворот, ложится изморосью на лица. Холодно, губы едва шевелятся, когда пытаешься говорить.

Подходит, вклинивается в толпу монах с добрым простым лицом:

— Иконочки вот, приобретайте… В дорогу. Складываются. Есть по рублю, а вот эти по два пятьдесят, а есть еще молитва Серафима Саровского, правило, может, слышал кто?