Luchiel Dianel - Чувство

Другая тема, постоянно занимавшая меня, была мне гораздо ближе. Я не философ, хотя так могло показаться. Я сторонник дела и чувства, а не мысли. Так вот, меня наполняло одно желание – увидеть фотографии Лоренса за роялем. Однако я хотел проявить их своими руками, потому приходилось терпеть. Только на родной работе есть у меня нужное оборудование, моя жуткая "комната тьмы", мои "водяные ванны"…

Эх, лучше каникул могут быть только оплачиваемые кем-то другим каникулы. Практик во мне не умирает. Собственно, если разобраться, это были и не каникулы вовсе, а рабочая поездка. Но единственное, что мне требовалось это обфотографировать весенний Париж на год вперед. Я начал скромно – с квартиры Эрика и вида с балкона. Далеко уходить от дома я не хотел. Вовсе не потому, что я боялся заблудиться. Вовсе нет. Здесь, в Париже, мой дом. Я найду что угодно, и не потеряюсь нигде, еще и горожанам дорогу покажу. Просто мне хотелось, чтобы Париж показал мне Эрик.

Мои размышления прервал звонок телефона. Все с той же нежностью я поднял трубку, даже не задумываясь над тем, что я в "чужом доме", ибо это был мой дом.

– Ало?

– Эрик? Что случилось? Что произошло у вас с Лоренсом? Почему он хочет продать фортепиано? Почему он перестал играть?

Я замираю на секунду, пока все чудесные декорации французского утра разбиваются вокруг меня на мелкие осколки, обнажая реальность, пропитанную банальной болью.

– Я не Эрик. Я его друг. Эрику пришлось уехать… Подождите, не кладите трубку! Я знаком с Лоренсом. Что с ним случилось? – Человек на другом конце провода напряженно замолкает, и я поспешно добавляю, – Меня зовут Франс. Я живу у Эрика, а его самого внезапно вызвали в Бостон. Я не знаю его мобильного телефона, но если знаете вы – можете позвонить и проверить. А сейчас, прошу вас, ответьте, что с Лоренсом?

Еще несколько секунд тишины и потом:

– Он пришел ко мне сегодня рано утром и попросил помочь ему продать его фортепиано. Он сказал, что больше не собирается играть. Никогда. Он так же сказал, что не будет больше заниматься с Эриком.

Я не знаю что сказать.

– Умоляю вас, удержите его от этого шага. Хотя бы до приезда Эрика! Он должен приехать завтра, но он задержится здесь всего на несколько часов и почти сразу улетит в Гамбург и прилетит после-после-послезавтра…

– Да, разумеется. Но вы…?

– Я не уверен в том, что понимаю, что произошло между ними…

– Жаль. Но я постараюсь. Передайте Эрику, чтобы позвонил мне, как только приедет.

Мне – это Николя Шонсье.

– Да. Обязательно.

– До свидания.

– До свидания. Спасибо что позвонили.

– Не за что.

Короткие гудки. Как жестоко. Кажется, Николя Шонсье был зол. На меня или на Эрика, я так и не понял.

Лоренс, который больше не играет на фортепиано? Когда это прекрасное утро превратилось в липкий кошмар?

Вина. Слово тяжелое как свинец. Быстрое и беспощадное как пуля.

Виновен.

Виноват.

Если бы я только не приехал. Он бы играл до сих пор. О…

Хватаюсь за голову. Курить. Спокойно курить. Пить кофе.

Бездействовать.

Что я могу сделать? Эрик из одного с ним времени. Из того же времени что и Луи.

Из 'когда-то давно', когда все было по-другому. Я из 'теперь'. Я могу понять Эрика без понимания. Может быть даже Лоренса. Но связь между ними… их отношения… увы, но нет. Поэтому я не могу понять, что же было разрушено.

Но я чувствую эту вину. Пронзительную и пронзающую.

Я не должен был приезжать без предупреждения. Не должен был. Никогда. Это была дурацкая идея.

Тяжело вздыхаю.

Что толку плакать у разбитого корыта?

Kapitel 21.

Я сидел напротив Него. Напротив фортепиано. Я знал, что его скоро продадут. Я попросил Мсье Шонсье помочь мне.

Я сидел, глядя на закрытую крышку, и слышал музыку. Как будто все звуки, которые я когда-либо извлекал из этого нежного инструмента хранились в воздухе, и теперь они лились на меня непонятным громом настраивающегося оркестра. Бах, Шопен, Брамс, Моцарт, Шуберт… Будто там, под закрытой крышкой, клавиши нажимались сами собой, играя несколько мелодий одновременно в восемь невидимых рук.

Я спрятал лицо в руках. Я не мог больше это выносить. Эту огромную силу, это давление, эту жалостливую мольбу, этот зов вернуться.

Я не вернусь.

Я не могу.

Я просто бессильно плачу и слезу капают на ковер, просачиваясь сквозь пальцы. Я слабый. Я хочу защиты. Но мне ее никто не дает. И не даст. Я знаю. Мне страшно.

И я устал. Устал болеть, грустить и бояться. Я хочу покоя. Я так устал.