Виктор Левашов - Сочинить детективчик

— У меня все, — закончил Мартынов доклад.

— Мне представили вас как опытного оперативника. Сомневаюсь. Не заметить, что жопы разные, — поразительно!

„Но ведь и вы не заметили“, — вертелось на языке у Мартынова, но он благоразумно промолчал.

Генерал с отвращением отодвинул от себя снимки.

— Свободны.

— Дело будем вести мы?

— С какой стати? — буркнул генерал. — У МУРа есть дела поважней. Передайте в район.

У МУРа не было более важных дел, чем убийства. Но Мартынов понимал, что генерал хочет как можно скорее забыть о том, как он облажался. Поэтому только и сказал:

— Слушаюсь…»

— Так Мартынов попал в Таганскую прокуратуру, — объяснил Леонтьев, когда главка была выведена на принтер и внимательно прочитана соавторами. — И там встретился со следователем Авдеевым, который вел дело о самоубийстве художника Егорычева…

«Со следователем Таганской межрайонной прокуратуры Авдеевым Мартынов был знаком еще с тех времени, когда оба учились в Высшей школе МВД, только Авдеев был на три курса младше. Получив диплом, Мартынов пошел на оперативную работу в милицию, Авдеев — следователем в прокуратуру. Быстрой карьеры оба не сделали. Мартынов — из-за неумения себя подать, Авдеев — из-за юношеского романтического отношения к профессии, которого не вытравили из него годы рутинной службы. В каждом деле он старался найти второе дно, в самой банальной уголовщине ему мерещились короли преступного мира, управляющие этим миром из глубокого подполья. Он вцеплялся в дело, как клещ, заваливал оперативников следственными поручениями, назначал десятки экспертиз. Несколько раз благодаря своей дотошности ему удавалось раскрывать масштабные преступления, но у подавляющего большинства дел никакого второго дна не было, рвение Авдеева приводило к тому, что следствие затягивалось до бесконечности, и это вызывало законное недовольство начальства. Поэтому в свои тридцать семь лет он все еще имел классный чин юриста первого ранга, что, по армейским и милицейским меркам, соответствовало званию капитана. Но это его не охлаждало, в своем деле он был поэт, и, как всякий настоящий поэт, даже если его не печатают, продолжает писать стихи, потому что не может их не писать, так и Авдеев вгрызался в каждое дело со страстью кладоискателя.

Когда Мартынов вошел в его кабинет, следователь сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула, сцепив на затылке руки и вытянув длинные ноги так, что они далеко торчали из-под стола. На экране монитора плавали разноцветные рыбы, как в аквариуме. Авдеева можно было принять за глубоко задумавшегося человека, если бы не легкое похрапывание и посвистывание.

Мартынов приоткрыл дверь и со стуком закрыл. Следователь встрепенулся, деловито поправил галстук, схватился за компьютерную мышь и недовольно оглянулся, как человек, которого отвлекают от дела. Но тут же узнал Мартынова и заулыбался во все тридцать два зуба, крупных, как кукурузные зерна.

— Гоша, ты? Какими ветрами?

Авдеев был длинный и худущий, как Дон-Кихот. Пиджаки висели на нем, как на вешалке, а в форменном мундире, в который ему приходилось облачаться по торжественным случаям, он болтался, как пестик в ступе.

— Привет, Димон. — Мартынов пожал следователю узкую руку. — Как жизнь молодая?

— И не спрашивай! Завал, не продохнуть. И это в феврале. Вот я и думаю: если такая зима, какое же будет лето?

Зимние месяцы в милиции и прокуратуре считались периодом относительного затишья. С наступлением весны природа оживала: из-под снега лезли старые трупы, их так и называли — „подснежники“, новых тоже не убывало.

— Ты по делу? Или так?

— По делу. Заодно решил и к тебе заглянуть. Меня интересует один парень. Пустил себе пулю в голову, было в сводке. Егорычев его фамилия.

— Есть такой. Вернее, был. На мое дежурство пришлось. Кровищи! Полбашки начисто снесло, представляешь? Он что — педик?

— Это еще почему? — удивился Мартынов.

— Если человеком интересуется „полиция нравов“, то сразу возникают подозрения, что у него не все в порядке с „облико морале“.

— Нет, про это ничего не знаю. Даже не уверен, тот ли это Егорычев. Месяцев шесть назад его задержали за мелкое хулиганство, пинал машину.

— Какую машину?

— „Мазду“. Новую, из дорогих.

— Зачем?

— Выражал социальный протест.

— И что?

— Ничего. Отделался легким испугом — любовница выкупила.