Сергей Есин - Марбург

Эти замечательные эпизоды «нравственного» прошлого были вполне типичны. Подобному досмотру подвергались даже клиенты и гости клиентов кремлевских поликлиник. В воспоминаниях второй жены Пастернака З.Н. Нейгауз есть эпизод, который, пожалуй, стоит привести, исходя из двух соображений: некий блик типичных нравов и – новая женщина в судьбе поэта. Этот роман лежит далеко по времени за пределами темы. Поэт был, как и Пушкин, женолюбив. З.Н. Нейгауз – Пастернак уверяет, что Ивинская, как и Лара из «Доктора Живаго», блондинка с серыми глазами, лишь внешний прототип, ей принадлежит «только наружность», а вот судьба и характер списаны до мельчайших подробностей с нее, с Зинаиды Николаевны.

Итак однажды З.Н. приходит в больницу навестить тяжело больного мужа. Дальше пусть говорит она сама, но здесь играют все детали: «Новая гардеробщица, помогавшая мне раздеться, спросила, кто я такая. Я ей показала паспорт и ответила: жена Пастернака. Она пожала плечами и сказала, что час тому назад пришла женщина-блондинка и назвала себя тоже его женой. Гардеробщица отнеслась ко мне подозрительно».

Как всё же женщина понимает женщину! Плечико не теперешней птички, с хрупкими, лишенными кальция от бесконечных промываний костями, каким оно стало сейчас – иногда касаясь, я содрогаюсь от его бесплотности, оно выскальзывает из рук и ощущений, – итак, покрытое нежной каракульчой плечико совсем не птички твердо отодвинуло от окошка администратора армейский бушлат, плохо сидящий на страстном молодом офицере. И здесь знаменитый фокусник Кио или сегодняшний иллюзионист Давид Копперфильд не смогли бы, наверное, добиться большего психологического изменения в обстановке. Пока армейский бушлат в не находящей разрядки злобе сжимал кулаки, магическим образом щёлкнул замочек всё на том же бездонном, как сундук волшебника, ридикюльчике. Ту-ту-ту – появилась, блистая типографской краской и шурша фольгой свежая московская шоколадка с брендом «Гвардейский», тут же мелькнула какая-то средняя, в типичной валютной раскраске тех времен, бумажка, встроенная именно меж теми криминальными страницами паспорта, где должен был стоять тот самый, как божественная субстанция, штамп, который казенным синим цветом объединяет мужчину и женщину, разрешая им совместное местонахождение в гостиничном номере. Как известно лишь бумажка и чернила узаконивают соитие. Надо, что именно в это самое время энергичное офицерское естество, видимо, стимулированное бюрократической преградой, уже давно подпирало брючный ремень. Может быть, именно это обстоятельство так раззадоривало младший комсостав, что он еле удерживался, чтобы не швырнуть, как гранату на полигоне, что-нибудь тяжелое в окошечко строгой администраторши. Какие изменения в жизнях и судьбе могли бы тут возникнуть! Но, о чудо, за окошечком, в святилище нравственности и морали все волшебным образом переменилось. Никаких молний! Только благословляющий елей волнами нисходил из кельи нравственности и благонравия. А вместе со снисходительным вздохом: «Понятно, дело молодое» возник и заветный ключ на чугунной, чтобы прожигала карман, бляхе. Что делает офицер, как только в дверях номера за ним и его спутницей поворачивается в моссельпромовском замке ключ? Правильно!

Офицер уже сбросил на пол свой мокрый бушлат и теперь покрасневшими пальцами пытается оторвать единственную пуговицу, скорее декоративную, нежели скрепляющую две полы золотисто-коричневой шубки. «Не торопись, Алешечка, я сама» – и тут же последовал практический урок: пуговица-то пуговицей, а существовали, оказывается, еще внутренние крючки, которые ладно держали всё сооружение. Ах, не доходя до наверняка скрипучей койки, да прямо на мокром бушлате, да на шубе, которую тоже можно было бы бросить, как раньше говорили, в подножье страсти! Но женщины всё знают, всё предвидят и ведут игру к иным, ведомым только им, результатам. Как же аккуратно Саломея выскользнула из объятий, как необидно отстранилась, и, снова каким-то мановением волшебности, на краешке письменного стола – с обязательной принадлежности каждого номера провинциальной гостиницы, подразумевающей, что, любой приезжий пишет романы, письма или, по крайней мере, высунувши язык, сочиняет финансовые отчеты – на этом столике возник самый желанный в мире натюрморт.

На казенном, снятом с кровати полотенце, появилась баночка шпрот, донской салат, тоже в банке, но уже с открытой крышкой, лимон, два стакана, один – подпасок обязательного, как и стол в номере, графина, а другой – из коллекции бытующего в комнате же умывальника и предназначавшийся для зубной щетки.