Сергей Есин - Марбург

Рейнские светлые вина из выращенных на чуть ли не висячих откосах береговых виноградников, определенно развязывают язык. Тайное нашептывалось мне почти в ключицу, я ощущал в ямочке над плечом дыханье речи этой маленькой несчастной девочки. Как ей жить дальше? Идут слухи о каких-то расследованиях, газеты уже принялись писать о махинациях с имуществом и оружием, принадлежащим группе советских войск в Германии.

Наташа приподнималась с подушки, отпивала глоток вина и снова ставила стакан на мою голую грудь. Я старался не двигаться, чтобы не прерывать ее, не спугнуть откровенность. Сейчас нам кажется, что мы навечно, по крайней мере надолго, но я, годясь Наташе почти в отцы, своим опытом немолодого человека знал, что мы расстанемся завтра и этот прозрачный вечер растает, превратится лишь в зыбкое марево воспоминаний. Сегодня мне хочется взять, вобрать в себя все ее волнения и переживания, – вполне отцовское чувство. Но к чему мне знание, кому она принадлежала раньше? Это же был не первый ее мужчина. Где-то совсем сзади, как досадная обмолвка, маячил еще муж, молодой актер. Он дарил ей привезенные из зарубежных поездок платья, каких в то время не было ни у кого в Москве, драгоценную, как средневековые яды, косметику и туфли с такими тонкими каблуками, что на них трудно было ходить. Но щедрый муж интересовался не женой, а только художественным руководителем своего театра. Она от него ушла еще до командировки в Германию, то есть своей преддипломной стажировки. Возвращаться ли ей в Москву?

У всех современных мужчин одни и те же приемы, чтобы овладеть женщиной. К чему тонкая игра смыслов и длительный, искусственно затягиваемый штурм? Как никогда, материальный ход обретает свое значение. Уже все забыли, что в правилах игры дарить женщинам – а им принимать – только духи, конфеты, цветы и билеты в театр. Драгоценности – это из другого круга отношений. Сломить и соблазнить молодую женщину подарками, купить, поставить в материальную зависимость, деморализовать волю и выбор, а потом жестоко, забыв о возвышенных дарениях, полонить… Толстозадый красавец ставил перед собой сразу две задачи: как самец, которому необходимо постоянная, под боком, самка, и как деловой человек, желающий получить партнера и сообщника с языком за зубами. Всё это мне нашептали в ключицу…

Мы прощались на вокзале в Кельне. По открытой платформе гулял ветер. Фонари еще не зажглись, темная лава собора поднималась над вокзалом. Интересно, почему-то подумал я, сотрясаются ли от хода грузных поездов святые кости трех царей-волхвов в саркофаге у алтаряЛицо Наташи, обрамленное капюшоном с меховой оторочкой, было прекрасно своей неземной легкостью. Моё сердце сжималось от жалости и безысходности. Но женщины сильнее мужчин, их беззащитность – это их оружие. Последние слова под гул уже напрягшихся от поступи локомотива рельсов:

– Что мне делать? У меня заканчивается стажировка. Возвращаться ли в Москву?

Накануне, когда она заснула, я спустился к портье и дозвонился до Франкфурта. Голос Саломеи звучал как шелест. Спектакль она допела и теперь ждет меня, чтобы ехать домой, в Москву. «Чувствую себя ужасно, – говорила Саломея. – Под глазами синяки. Надо ложиться на операцию. Я хочу пить, но боюсь, чтобы окончательно не разбухнуть, выпить лишний глоток. Что мы будем делать, Алеша?..» Вот с этим вопросом я пролежал всю ночь, положив руку на голову спящей Наташи. Ребенок, девочка…

Даже бывая предельно искренним, человек невольно в первую очередь думает о себе. Ещё ночью я понял, что никогда не смогу бросить Саломею и не справлюсь, как многие, с параллельным романом. В тот момент Наташа в Москве мне не была нужна. Но когда я говорил ей, чтобы она ни в коем случае на родину не возвращалась, оставалась в Германии нелегалкой или выходила бы замуж, но не возвращалась, пусть эти ее проблемы останутся здесь,– но когда я это говорил, то холодным умом преподавателя, каждый день работающего со старыми и новыми текстами и читающего лекции студентам, уже сосчитал: это генеральё, порознь или все вместе, этот сговорчивый молодой человек, с бабьими повадками и мучнистым цветом лица, отделаются от нее, – им, когда припечет, свидетель не нужен…

По закону жизни мы бы должны были встретиться. Я часто вспоминал этот тягучий волшебный вечер, мое возвращение в собственную молодость, вечер и ночь в Кёльне. Если мы вспоминаем, то мы вспоминаем умом, сердцем, руками, животом, грудью. Но нигде от нее не случилось ни отблеска, ни колыхания ветерка. Я думал, что она действительно пропала, уехала куда-нибудь, в Африку или Южную Америку. А вот она стоит передо мною. Постарела? Хрупкая, боттичеллиевская красота её стала весомее и определеннее. Любимые женщины не стареют и не меняются. Стареем и меняемся только мы. Сегодняшняя Наталья делает два шага вперед, к моему креслу.