Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги

– Но ведь ничего не случилось, – заметил Кессель.

– Да. Но роль Шумана тоже нельзя недооценивать: как музыкант он всегда был очень аккуратен, у него было удивительное чувство уровня. Именно поэтому его так часто упрекали в педантизме. Однако он отнюдь не был педантом. Он был всегда очень аккуратен, давая волю своему вдохновению. Он был аккуратен во вдохновении… и потому был истинным немцем, в самом лучшем смысле этого слова. Хотя как личность он был мало похож на немца. Он ничего не отвергал. Единственное, к чему он стремился – это всемирность музыки, если можно так выразиться. Нет, немецкая музыка – это не тот трубадур там. в Байрейте… Это Шуман, именно Шуман! Хотя Вагнер тоже был гением – он был великий организатор. Величайшим его изобретением были именно эти фестивали. Если бы он не изобрел их, его оперы исполнялись бы сегодня так же часто, как оперы Шумана. Но сегодня всем давно уже ясно, что феномен Вагнера – не из области музыки…

То, что доктор Якоби был педагогом, явствовало из его визитной карточки. Судя по тому, о чем он говорил во время поездки, он преподавал либо музыку, либо литературу. Кессель улучил подходящий момент и спросил его об этом.

– Нет, – ответил доктор Якоби, – ни то и ни другое.

– Ну уж, во всяком случае не физкультуру, – сказала Корнелия.

Доктор Якоби рассмеялся.

– Закон Божий, – признался он наконец. – Я преподавал катехизис и священную историю в католических классах. Вообще-то я священник.

Кессель подвез его к самой двери дома – он жил на Гернерштрассе, к северу от Нимфенбургского канала, – и пообещал навестить его в ближайшее время. Свое обещание он выполнил только в ноябре.

– Заходите, заходите, – приветствовал его доктор Якоби, – Вы меня извините, но я пойду опять лягу, – На нем был темно-зеленый бархатный халат и мягкие тапочки. – Болезнь, знаете ли, это всего лишь состояние души. На самом деле нет никаких болезней.

Доктор Якоби провел Кесселя в гостиную, всю заставленную книгами, снова лег на кушетку и укрылся толстым шерстяным пледом.

– Хорошо, что я маленького роста, – пошутил он, вытягивая ноги, – иначе я бы не поместился на этой кушеточке. Я так рад, что вы пришли. Угостить вас чем-нибудь? Не беспокойтесь, вставать я не буду, вы все найдете сами. Вон там, в серванте, стоит графинчик с хересом. А я буду пить чай.

На столике возле кушетки стояли чайник с чашкой и лежали разные лекарства, а между ними – раскрытая книга обложкой кверху: биография Брамса, написанная Нейнцигом.

– Это – лучшее из всего, что написано о Брамсе. Брамс, этот поздний классик, тоже был человек очень сложный. Наверное, единственный из всех композиторов, не нанесший на бумагу ни одной ноты, в которой он не был бы уверен на все сто процентов. Такое впечатление, что Брамс всю жизнь не доверял собственному таланту. Он вечно в нем сомневался, вечно ограничивал себя. И все-таки писал гениальные вещи – возьмите хотя бы его первый струнный секстет. Насколько же велик должен быть гений, чтобы даже после такой самоцензуры вещь получалась гениальной. Нет, подлинный Брамс, Брамс-человек, Брамс-личность, все стороны, все высоты и глубины которой были известны только ему самому, был ужасен, как демон подземного царства. В жизни Брамс, наверняка, был невыносим. Иоганнес Брамс, бог под маской.

– Это так книга называется?

– Нет, – ответил доктор Якоби, – книга называется: «Брамс. Композитор германского бюргерства». Но это как раз и значит: бог под маской.

Кессель спохватился, что еще не спросил доктора Якоби о его болезни – и о том, не нужна ли ему какая-либо помощь.

– Ничего, спасибо, – сказал доктор Якоби, – раз в день приходит экономка и приносит все, что мне нужно. Что же касается моей болезни, то тут я не могу сказать ничего определенного. Врач у меня хороший. Он пришел, выслушал меня со всех сторон, взял кровь на анализ, потом пришел и сказал: «Я врач, я врач, только не бейте меня – чем вы больны, я не знаю. Единственное, что я могу утверждать, – сказал он, – так это то, что другие врачи скажут вам тоже самое». Да и в конце концов, какая разница, ведь болезнь – это состояние души. Вы когда-нибудь болели, господин Кессель? Нет? Ну, вот видите. Это потому, что вы не хотели.

Нет, я вполне серьезно. Последнюю неделю я ходил с температурой и не мог читать, и музыку тоже не мог слушать, потому что в ушах слишком шумело – видимо, давление. Мне хотелось полежать, и я лежал, иногда целый день. Зато у меня появилось время для размышлений. Болеет на самом деле тот, кому хочется болеть. Я говорю, конечно, не о симулянтах или ипохондриках, я имею в виду людей действительно больных. Если человек болеет, значит, у него есть для этого причина. И выздоровление – это тоже состояние души, только иное. А у мнимого больного, естественно, и врач тоже мнимый, то есть больной поправляется вовсе не потому, что врач его вылечил. Заслуги врача тут нет никакой, просто сам пациент захотел наконец выздороветь. Судите сами: вокруг нас полно всяких вирусов, бактерий и прочих вредоносных тварей, да и сами люди часто не имеют никакого понятия о гигиене. Человек пожимает руку кому-то кто только что вышел из туалета, не помывшись. Или приходит в ресторан и ест продукты, отравленные какой-нибудь дрянью. И эта синтетика, которую мы носим, и климат… Короче, нам только и остается, что болеть, ведь мы буквально окружены всякой заразой и даже носим в себе ее зародыши, и наверное давно болели бы все поголовно, если бы болезни подчинялись обычным физическим законам. Однако на самом деле, если человек не хочет болеть, он не заболеет, точно так же как и в аварию не попадет, если не захочет. Другое дело, что он не всегда может управлять своим хотением, этой своеобразной «волей к болезни» или, точнее, нежеланием быть здоровым. А чаще просто не осознает этого своего нежелания. О психосоматических причинах заболеваний и говорить нечего: это уже стало общим местом. Это давно известно. Даже рак возникает у тех, кто этого желает, и переломы тоже – это виктимология, наука о жертвах, о людях, которые стали или хотят быть жертвами. Я долго думал: почему люди болеют? Для одних болезнь – своего рода сигнал, знак, который они подают другим, показывая, что им плохо; для других – средство обратить на себя внимание, им не хватает любви и хочется, чтобы о них наконец позаботились; третьи стремятся таким образом избежать трудностей, особенно на работе, увиливают от принятия решений. Иногда бывает все вместе. Причин вообще чаще всего не одна, а несколько. С одной пакостью нормальный здоровый человек вполне способен справиться. Болезнь возникает, лишь когда их накапливается несколько, Когда ситуация становится для человека неуправляемой, он избирает путь наименьшего сопротивления и превращается в пациента. И его не в чем упрекнуть. Но врачу следовало бы не прописывать пациенту порошки и капли, успокаивающие главным образом близких больного да самого врача, а устранять эти пакости. Пока пациент, мечась в бреду, хоть краешком сознания догадывается, что, выздоровей он сейчас, его будут ожидать все те же проблемы, желания выздороветь у него не возникнет. Одно то, что за время болезни ситуация изменится и проблемы примут иной характер, уже способствует выздоровлению. В чем именно состоят эти проблемы, определить крайне сложно. Как правило, это какие-то вытесненные или очень глубоко скрытые вещи. Тут уж пациент сам должен вспомнить.