Елена Крюкова - Изгнание из рая

Митя играл как мог, и, ему казалось, все виртуозней и виртуозней. Он представлялся и выпендривался, он не чувствовал боли в ушибленном теле, голова после коньяка уже не кружилась, мысли плыли прозрачно, как перламутровые рыбы в чистой воде. Эмиль, невзирая на поздний час, прошествовал в спальню, вывел оттуда щурившуюся на свет, заспанную жену – странным было сочетанье седых, белых, снеговых волос с гладким, без единой морщинки, молодым лицом. Скорбная складка крашеных губ, презрительные щипанные бровки, поднятые домиком. Сколько ей?.. Если б его спросили, Митя, растерявшись, дал бы ей и тридцать, и шестьдесят. Внешне она была не пара мужу. Колобок, скорее, каравай Эмиль, эта его жуткая фашистская челка, эсэсовские усики, рачьи глазки – и седая стройная красавица, уставшая от бешеной жизни мужа, где за каждым баксом на счету стояло чье-то убитое тело, чьи-то слезы и вопли, вставшие навек заводы, обанкротившиеся заправилы, пусающие сами себе пулю в лоб. Ее муж был строитель. Он строил дома из людей и сам разрушал их до основанья. Лора мило улыбнулась и предложила гостю сына настоящего китайского чаю с лимонной сушеной коркой, из самого Шанхая. «Ночь, две ночи не уснете, поверьте мне, – холодно пояснила она, бросая ложку заварки в японский фарфоровый чайник; увидев на стенке чайника рисунок колонковой кистью, изображающий японочку под зонтиком на мостике, Митя вздрогнул. – Бессонница полнейшая. Когда мне надо не спать… – она поправилась, – не надо спать, я шлепаю в чайник три ложки заварки. И чувствую себя духом святым. Парю над землей». Митя вежливо осклабился. Прихлебывая чай, он почувствовал, как поднимается над креслом, парит, зависает. Лора цепко глядела на него. «Вы гипнотизерка», – неудачно пошутил он. «Евреи, кладите больше заварки», – сухо ответила госпожа Дьяконова.

И застольная беседа текла, текла, пока им всем не надоело. А до рассвета было еще далеко. Спать после шанхайского чая и впрямь не хотелось ни капли. И тогда сидящих за огромным, изящно сервированным для чая столом прошибло откровенье. Расклеиться, расслабиться, расстегнуться, разговориться. Какой это древний соблазн, искушенье. На миг Мите показалось – прядь рыжих волос там, за хрустальной горкой, в проеме двери… но Паша уже бубнил: папка, объясни Митьке все про акции «Лукойла» и «Газпрома»!.. он же не понимает ни черта!.. – а Лора, насупив подрисованные выщипанные бровки, куда-то отлучалась и уже несла на подносе новую порцию бутербродов и горячих тостов с сыром впридачу с новой, невскрытой бутылкой легкого «киндзмараули», – и он снова успокаивался, улыбался, трепался почем зря. Потрясенье от потери перстня, ночная игра, глупое стоянье под дулами пацаньих пушек, взорвавшаяся, охваченная столбом пламени «мазда» – все развязало его язык. Митька, у тебя язык без костей!.. Куда тебя несет!.. Эмиль водил выпученными глазами. Лора подперла ладонью щеку, слушая Митю, как слушали пустынные бабы, должно быть, Христа там, под сгоревшими маслинами, под неплодными смоковницами.

– У меня, Эмиль, неслабо баксов на счету, – заплетаясь, весело толковал Митя, потирая костяшками пальцев пушистую бороденку, – так я чувствую, вы как-то… ну, мне Паша говорил… с Америкой связаны, так не поможете ли вы мне забросить мои денежки в Америку?.. в американский банк?.. чтоб надежней было… а то у нас здесь, в России, вы лучше меня знаете, вы, умный… все лопается, трещит по швам… – Эмиль важно кивал: ну что ж, заброшу, какой пустяк. – И вообще, Эмиль, вы знаете, я такой тупой, ну, тупее некуда… так я вас прошу, будьте моим… ну, вроде как покровителем!.. Мне так не хватает в Москве, здесь, твердой родной руки… дружеской, старшей… чтоб я мог опереться… я могу наломать дров, накрутить глупостей, сжечь мосты… я все могу!..

– Он все может, – подтверждал Паша.

– И вот я прошу вас… ну прямо Христом Богом… мне это очень важно… возьмите надо мной опеку!.. будьте моим опекуном, как сказали бы в доброе старое время!.. ну, шефство возьмите, что ли… а я в благодарность… ведь мы подружимся, Эмиль, да?.. ваш портрет напишу… у вас очень необычное лицо… своеобразное… римское какое-то… да, вы римлянин, вы древний римлянин… вы Сулла, вы…

– Договаривай, мальчик: Нерон, – весело кивал Эмиль, потягивая коктейль, приготовленный Лорой, через соломинку.

– Ну да, Калигула!.. я бы вылепил вас, если б был скульптор… но я немного живописец… я вам покажу свои картины…

Он осекся. Сглотнул. Картины. Картина. Та, единственная картина. Что висит у него в спальне. И он, просыпаясь, каждый раз видит, как убегают двое несчастных, мужчина и женщина, от Божьей карающей грозы. Черт ли в ней, в картине. Ему стали являться призраки. Его преследует старуха. Его преследует Анна. Пошла картина к едрене-фене. Он продаст ее.