Елена Крюкова - Изгнание из рая

Зеленые, похожие на длинные сливины глаза из-под маски вперились в него. Митя стал как вкопанный. Он не мог отвести от девушки в черном платье взгляда.

– Я хочу эту девушку, – упрямо сказал он. – Мы же с тобой богаты, Папаша. Баснословно богаты. И мы можем позволить себе все что угодно. Я хочу сегодня, сейчас именно эту девушку – и никакую другую. Thausend dollars, darling, yes!.. Все, я купил тебя!..

Он властно просунул руку под локоть девицы. Через черную колкую шерсть его обожгла ее горячая рука – будто бы он прикоснулся к горящему полену в костре.

– Andiamo, – рыжекудрая обернулась к нему, прижала его руку к своему боку локтем, и он почувствовал нежность голой кожи сквозь ажурные дырки, торчащее, вздымающееся в частом дыханье ребро. – Andiamo, caro. Noi siamo felice, quando siamo ansieme.

Они пошли под руку, не отрываясь друг от друга, по узкому венецианскому тротуару, с которого так легко было упасть в канал, если ты шел выпимши или мог зазеваться. Эмиль с другой путаной плелся за ними. Девицы явно вели их либо в отель, где снимали номера для встреч, либо к себе домой, либо в похабную заштатную тратторию, где нищий владелец сдирал с девочек плату за закуток, где те работали, отстегивая ему баксы, лиры, фунты, франки. Ну так и есть, кабак. Только плохого пошиба, не «Пимпинелла». Пахнет пережарками, острым томатным соусом; за столиками народ, одетый отнюдь не фешенебельно, сидит, мрачно жует, наворачивая на вилки, длинные желтые спагетти. Итальяшки умеют готовить тесто для спагетти без яиц, Эмиль ему объяснил. А все равно вкусно.

Митя чувствовал, как возбужденье охватывает его, поджигает со всех сторон. Он чувствовал неведомый дикий страх, смешанный с неистовым желаньем. Если б было можно, он повалил бы эту девицу в черном прямо на стол в трактире и изнасиловал бы прямо тут, на глазах у почтенной угрюмой молчаливой публики, жрущей и пьющей. Надо соблюдать приличья, обряды. Какие, к черту, приличья. Сейчас она заведет его в номер, и он сорвет с нее одежду. И с себя тоже. Он чувствовал, как мучительно, невыносимо налипла на нем одежда, как ему охота скорее остаться голым, пьяным от вожделенья, дрожащим и жестоким, вонзающимся в тесто женского дикого, разъяренного и огненного тела. Итальянские проститутки, верно, пламенны. И имя у нее такое – Фьямма. Ну, сейчас она покажет ему… и он покажет ей… тысячи не жалко… если она захочет – он даст ей еще… и еще повторит…

– Перекусим еще?.. перед сраженьем… – Эмиль подмигнул Мите. Его обвислые щеки залоснились, усики над губой торчали победоносно. – Порцию равиолей… и вина с Капри… для поднятия мужского тонуса, а?..

Митя помотал головой: вы ешьте, я уж как-нибудь перебьюсь. Девка Эмилья, усаживаясь за стол, стащила маску. Под маской у нее оказалось загорелое скуластое лицо, полные губы, чуть раскосые глаза; она явно была с примесью негритянской крови – или, может быть, тайской, малайской. Пикантная штучка. Пусть лопают свои равиоли. Эмиль – чревоугодник. Да какой из него мужик. Он с Лорой не спал уже годами. Поглядим, какие чудеса сотворит с ним эта венецианская халдушка.

– Давай, давай, топай, мальчик!.. Приятных вам объятий!.. А что, – хлопнул Эмиль себя по лацкану пиджака, – сотовый у меня с собой, позвонить сейчас Лоре в Москву, ха-ха!.. сообщить, где мы ошиваемся… эх, как же хорошо на свете без жен, как они мешают, как надоели… и без них вроде бы – нельзя… за вас, дорогие!.. я поднимаю этот бокал мартини!.. Митька, только не женись, если она даже очень понравится тебе!.. я сам выберу тебе жену – хорошего рода, к примеру, из Риджино, из Аль Капоне, а-ха-ха-ха!..

Девушка в черной маске крепко взяла его за руку и повела. Митя ощущал под ногами щербатые ступени шаткой деревянной лестницы. Ему казалось – он попал на сотни лет назад. Они вошли в грязную, замызганную комнату с камином. Деревянные, оплетенные лозой стулья стояли около широкой низкой кровати, на которой валялась старая, вытертая шкура огромного волка. Где они только его отловили. В каких лесах. В Альпах, что ли. Да это же далеко на севере. Ну и что, охотники отстреляли, освежевали тушу, шкуру выдубили и высушили, в Венецию привезли. Девица подошла к нему и стала грубо, как мужик, расстегивать пуговицы на его пиджаке, рубахе. Это не он ее, а она его раздевала, и оторванные пуговицы и застежки летели в стороны, и губы ее под маской изгибались насмешливо, плотоядно.

– Фьямма, Фьямма… погоди… ты же измучаешь меня… О, черт, она же ничего не понимает… о, как с тобой хорошо… you are… beautiful…