Елена Крюкова - Изгнание из рая

– А не зайти ли нам в пиццерию, Папаша?..

– В тратторию, хочешь ты сказать!.. На черта тебе банальная пиццерия, ты и в Москве можешь завалиться в любую пиццерийку на Тверской, слопать там эту идиотскую пиццу с чем хочешь, хоть с грибами, хоть с колбаской, а тут в траттории тебе подадут настоящую венецианскую еду – фрутти ди маре, осьминогов, креветок, кальмаров, устриц, только что выловленных мидий, их будут открывать руками прямо у тебя на глазах, все свежачок!.. И настоящее, неподдельное кьянти, кислое, как сто лимонов, глаз вырви!.. а дух, дух – в нос шибанет, со стула слетишь!.. крепче водки!.. Вон хорошая траттория, я знаю, я бывал тут, «Pimpinella» называется… валяй туда!.. Финита, гондольеро, держи, еще десять долларов твои!.. Прыгай, Митька, да в канал не свались!..

Митя выпрыгнул из гондолы неловко и вправду чуть не упал в канал. Вот бы смеху было – и костюм отжимай, и в гостиницу спеши, переодеваться. Слава Богу, обошлось, только ногу сильно подвернул, теперь хромал. «До свадьбы заживет», – шутил Эмиль, искоса взглядывая на него. «Я больше не женюсь», – улыбался Митя. Клятва игрока. Он понимал это. В конце концов, ему было только двадцать семь лет. И через неделю, второго марта, должно было стукнуть двадцать восемь.

Они завалились сначала в одну тратторию, где их забросали с головы до ног пахнущими йодом и водорослями frutti di mare, и Митя, ухмыляясь, неловко ковырялся в панцирях и лапках неведомых морских существ, закусывая действительно вкуснейшее кьянти из отборных сортов черного винограда; потом в другую, где их до отвала накормили сладостями; потом в кофейню, где они выпили сначала одну чашечку кофе, потом еще одну, потом еще, и у них глаза полезли на лоб, а сердце застучало, как оголтелое; кофе и вино бросилось им в голову, им захотелось приключений.

– Эмиль… послушай… ты обещал… а венецианские путаны?.. ты же сам говорил!..

– Ну, Митька, я вижу, тебе будет здесь не до красок, не до холстов… а я-то надеялся… ну, гляди в оба… следи… у тебя, как у мужика, должен быть на них нюх… это я уже отживший костыль…

Однако острые глазки Эмиля бегали взад-вперед, ощупывая проходящих мимо венецианок, оценивая их стать, проверяя на порочность: можно или нельзя подойти с вполне понятным предложеньем, не ударит ли негодущая дочь хороших родителей тебя по щеке – что из того, что синьорина носит ажурные колготки и юбку, еле прикрывающую бугорок Венеры. И это именно Эмиль ткнул локтем под ребро Митю: смотри!.. вот эти… ничего себе, хороши, стервы…

Они подошли к двум девицам в полумасках, в красивых вызывающих одеждах, недвусмысленно говорящих об их ремесле – на одной, черненькой, коротко, под мальчика, стриженной, была темно-синяя широкая шелковая юбка, ноги были все на виду, ажур чулков не скрывал ослепительной белизны голеней и тонких бедер; другая, чуть повыше ростом и пофигуристей, была туго затянута в черную шерсть, легкомысленная полосочка юбки спускалась чуть ниже живота, черные сплошные чулки обнимали длинные газельи ноги, низкий вырез платья открывал высокую смуглую соблазнительную грудь. Маски у обеих девушек были сшиты из черного бархата, черное кружево отделки спускалось им на носы. Рыже-золотые кудри той, что повыше, трепал морской ветер. Кучка студентов, спешащих в университет на лекции и портфелями и тетрадями в руках, оглянулась на девушек. Куртизанки весело перемигнулись и отвернулись, переговариваясь между собой, глядя, как искрится и играет под солнцем маслянистая вода в канале. Далеко в небе прогудел самолет. Митя, охрабрев, подошел к девицам. Они не спешили оборачиваться. Они выбирали. У них был глаз наметан.

– Do you want to go in my hotel?.. – спросил Митя внезапно охрипшим голосом. – J have money… five hundred dollars, yes?..

Он растопырил пятерню – пятьсот, пятьсот долларов. Ну не за тысячу же снимать в Венеции путану. Слишком жирно будет. Та, что повыше, рыжекосая, надменно оглянулась. Он увидел, как алеет под черной полумаской, под отдутыми сырым ветром кружевами, красивый, целованный тысячей мужиков чувственный рот.

– Go home, boy, – сказала она ясно и громко по-английски, затем добавила по-итальянски: – Io sono La Granda Fiamma!

Она сказала еще что-то по-итальянски – Митя не понял, он не знал языка. Нахватавшийся в странствиях разных итальянских слов Эмиль быстро перевел:

– Она говорит, что она Великая Фьямма, что она стоит дороже, что она стоит тысячу долларов – не лир, конечно… Выбрасывать тысячу на венецианскую шлюшку, Митя?.. ты спятил, идем поищем посговорчивей, за сотню… небось, не королева…