Елена Крюкова - Изгнание из рая

Митя выключил настольную лампу, зажег свечу. Пламя выхватило из тьмы нежный подбородок Коти, выявило морщины на щеках, близ углов рта, заставило засиять светлые счастливые глаза. «Теперь я понимаю, почему ты такой счастливый всегда, Котя. Ты борешься. Ты знаешь, за что борешься. А мне не за что бороться. Я не верю ни во что. И ни в кого». Митя опрокинул рюмку в рот. Поморщился. Откусил от бутерброда с красной рыбой. «Не гневи Бога, Митя, – тихо сказал Оболенский. – Не болтай лишнего. Я приглашаю тебя. Я зову тебя – идем с нами. Ты же умен. Ты сердечен. Ты просто заблудился. Выходи на дорогу. Подумай хорошо. Я всегда буду рядом с тобой. Я не оставлю тебя». Пламя свечи колыхалось – из форточки тянуло ветром. От водки разрумянились их лица. Сердце Мити громко стучало.

«Я знаю, что ты не оставишь меня», – сказал он Коте, глядя на прозрачную, серебряную ртуть водки, дрожащую вровень с краями хрусталя.

Бойцовский настиг его тогда, когда он и думать не думал: в день, когда они с Котей собирались в баню, в Сандуны, в номера. Митя заготовил веники, мочалки, водку, закуску, купил ветчины и лимонов для чаю; Котя знал толк в том, как поддавать пару в русской парной, брал с собой пиво, мяту, сушеные листья эвкалипта, – эх, давненько мужики в русской баньке не мылись!.. – и, когда Митя уже одной ногой был на пороге, в дом нагрянул Бойцовский – без звонка, без предупрежденья.

– В баню собрался?.. Вижу, вижу. Разговор есть, дорогой Дмитрий. Назрел один фурункул… он должен лопнуть. И чем скорей, тем лучше, как поют в одной старой опере. – Бойцовский помял пальцами торчащие скулы. – Ты ни за что не догадаешься, об чем будет базар. Но слушай внимательно. Стриги ушами. Урок с тебя спросят. И вскорости.

Митя пригласил Бойцовского сесть.

– В ногах правды нет, Борис. Отдохни. Не так часто мы отдыхаем.

– Ты вот, судя по всему, заотдыхался, друг, – насмешливо, остро блеснув на Митю прищуренными глазами, бросил Бойцовский, усаживаясь в кресло. – Разговорчик мой будет короткий, ты не думай, я тебя не утомлю особо. Мы тут выслеживаем одну шайку-лейку, что закопошилась среди нас. Сектантиков одних, и отнюдь не безвредных. В их лапках и деньги, и оружие. Нет, нет, это не с Чечней связано. Хотя кто их знает, этих ушлых ребятишек, может быть, и с ней тоже. Эта кодла – монархическая. Ребята хотят монархию на наши шеи вздеть. Заржавело ярмо, хомут поистрепался, да если его почистить и подраить, так они думают, наша выя его и снесет. Романтики, мать их. – Он вытащил сигарету, раскурил. – Мы вышли на кое-кого из них. Отловили. Обезвредили. Нам это сейчас вовсе не надо. Если предыдущий президент заигрывал с нынешней Императорской Семьей за границей – со всякими княжнами Мариями, со всями Великими Князьями Георгиями, – то нынешний не будет цацкаться. Он просто вырубит этот балаган. Хотите клюквенного сока?!.. Сейчас будет вам.

Бойцовский вскинул взгляд на Митю. Ну, Митька, ты же так умеешь краснеть, отчего же ты не краснеешь.

– У меня есть сведения, мон шер ами, что ты… ну, как бы это помягче… дружишь с одним добрым и хорошим господином, с князем Оболенским. Я не намекаю ни на что такое, ну, что ты на меня так уставился!.. я же не хочу сказать, что вы балуетесь… но ведь и Платон баловался, и Чайковский, почему бы Мите Морозову не побаловаться… ну, полностью геем ты никогда не станешь, дружок, тебе это не грозит… я в курсе, что тебе нравятся самые хорошенькие женщины Европы и… хм… мира… бисексуал – это тоже очень стильно, ты не думай… и все же… все же… ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан. – Он подобрался, поджарый лесной кот, стал сразу собранным и жестким. Огонь сигареты, огонь кошачьего взгляда. – Мы выцарапали кое-кого весьма влиятельного внутри нашего круга, кто связан с ультраправой монархической партией теснейшим образом. Ребята не слабые. Мы их недооценивали. Это тебе не Союз Русского Народа, Митя, это не Черная сотня, не театральное Русское национальное единство. Это гораздо все серьезней. Скажи мне. – Он затянулся, выпустил дым изо рта и из ноздрей. – У меня времени мало. Я тебя тут не допрашивать пришел. Мы же не в гестапо. Скажи мне как другу. Твой дружок Оболенский… что тебе рассказывал про своих монархистов?..

Митя встал со стула, нервно прошелся по комнате, подошел к сумке, собранной для бани, затолкал глубже торчащий березовый веник.

– Ничего.

– Вранье чистой воды. Вы же в таких отношеньях. Он не мог тебе не рассказать.

– Ни в каких мы не в отношеньях! – взбесился Митя. – Ты пошляк, Борис! Ты… меряешь по себе… вы все всегда меряете по себе!..