Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

Официальная австрийская пропаганда приветствовала вторжение НАТО в Европу, а австрийское государственное телевиденье собирало деньги на помощь хорватским католикам в Боснии под лозунгом "Nachbar in Not", в переводе означавшем "сосед в беде". Австрия традиционная католическая страна, поэтому здесь все было понятно.

Оппозиции же практически не было никакой, гомосексуалисты не били витрины дорогих магазинов с требованием, чтобы их отправили под американские бомбы, а насильно это делать никто не собирался.

На симпозиум Хубси пригласил видных деятелей науки и культуры, там были французские, итальянские и датские профессора. Из профессоров Венского университета, кроме меня, никто на симпозиум прийти не пожелал. Им всем было до задницы то, что в соседней стране гибли невинные люди. Я сразу принял предложение Хубси Крамера, переданное мне редактором глянцевого литературного журнала "Винцайле" Гюнтером Гейгером по прозвищу Лысый Пират.

У Лысого Пирата имелись целевые средства на поэтические выступления, поэтому он сказал мне – "Толстой, придумай и почитай там стихи. Я запишу это как мероприятие, а деньги мы поделим". До того как стать редактором журнала, Лысый Пират торговал наркотиками и четыре раза сидел в австрийских и швейцарских тюрьмах. Он был мне чем-то симпатичен, пиша похабные романы и называя себя австрийским Жанном Жене.

В своей жизни я привык общаться с самыми отпетыми негодяями, потому что среди них много любопытнейших персонажей, обладающих нестандартным мышлением, а это именно то, что я больше всего ценю в людях.

Свое выступление я готовил тщательно. Когда мне предоставили слово, я не сел за освободившийся после часовой тирады французского профессора стул, а вылез на стол. Начавшая засыпать публика, которой ночное бдение под скучные речи давалось с трудом, встрепенулась.

– Я не буду читать здесь длинные речи, – заявил я, – я написал короткое стихотворение под названием "NATO in Not" (т.е. "НАТО в беде"). Понять его будет трудно, потому, что оно написано на трех сибирских языках – якутском, тувинском и чувашском. Но, как мне кажется, в поэзии важна передача чувств, а язык – это всего лишь средство, поэтому прошу меня внимательно слушать и не перебивать. Больше пяти минут времени я у вас не отниму.

Услышав в ответ одобрительные возгласы, я продолжал:

– В Сибири существует традиция – поэт должен непременно читать свои стихи голым. Делается это для того, чтобы публика собственными глазами могла убедиться, что он не прячет под одеждой оружие, ложь или задние мысли. Сибирский поэт должен быть полностью открыт.

С этими словами я стал раздеваться. Стихотворение я действительно написал на упомянутых трех языках с вкраплениями исторически вошедших в них русских слов, хотя чувашский язык я не знаю. Несколько чувашских слов я записал во время приезда в Вену чувашского поэта Бабай-Айги.

Поэзия Бабай-Айги никчемна, но он раскрутился и успешно тырится по Западу благодаря своей жене-переводчице и тому сомнительному факту, что он якобы представляет культуру малых народов России. Стихи Бабай-Айги пишет без рифмы. В своем предисловии к его читке, жена Бабай-Айги объяснила это тем, что орудовать рифмой коренным народам Урала и Сибири слишком сложно.

Все это, конечно, враки! Это только одному Бабай-Айги сложно, потому что в голове у него вместо мозгов сушеный коровий кизяк. Я сам сибиряк и знаю красоту поэзии сибирских шаманов, поэтому меня тут не наебешь! Стыдно, конечно, за Россию. Очень хотелось бы замочть Бабай-Айги в туалете, но сделать это было тогда некому, а сам я не хотел пачкаться.

Бабай-Айги читал минут сорок во все более напрягавшейся тишине. Публика понимала, что ее нагло дурят за ее же собственные деньги и уже начинало казаться, что сейчас поэта Бабай-Айги начнут прозаически бить. Но, вдруг неожиданно он издал маленький глюк. Робко дочитав последнее стихотворение, он тихо вскрикнул – "Кайманы! Кайманы!" и убежал. Зал грохнул от хохота, публика буквально билась в истерике. И даже потом на улице я видел улыбающихся людей, повторявших – "Кайманы! Кайманы!"

Надо заметить, что в Венском Кюнстлерхаусе публика забилась в истерике уже с первых же слов, в зале было полно югославов, немного понимавших по-русски и по-турецки, поскольку якутский и тувинский языки принадлежат к тюркской группе, знающим турецкий язык в них многое понятно.

Кроме того, я бегал по столу президиума, перепрыгивая через стаканы и бутылки с минеральной водой, кричал, издавал иллюстрирующие стихотворение непристойные звуки, а в самом конце схватился за голову и с криками "Кайманы! Кайманы!" убежал в буфет пить пиво. Под утро, когда подводили итоги, мое выступление было названо председательствовавшим тогда Хайдольфом Гернгроссом "наиболее содержательным" из всех.