Ирина Муравьева - Дневник Натальи

Сна не было. За стеклянной дверью, ведущей в кухню, двигались тени. Сначала их было три, потом осталось две: старуха ушла. Дима сидел, ссутулившись и уронив голову на грудь. Антонина стояла перед ним на коленях, уткнув лицо в его живот. Я не поняла, что она делает… Вдруг он оторвал голову от стола, закинул ее и обеими руками надавил на ее затылок. Она задвигалась энергичнее, быстрее, и тут же Дима издал ликующий вопль, ни на что не похожий, кроме одного… Тот же вопль я слышу по ночам из нашей детской. Господи, да что же это?

Парень на кухне кричал, как молодой осел, а она, грешная, старая, грузная, стояла перед ним на коленях, уткнувши лицо в его ширинку! Господи, да что же это? У меня подступила рвота к горлу, и я рывком села на кровати. Крик на кухне сменился стоном, бесстыдным, благодарным. Дима обхватил голову Антонины обеими руками и несколько раз торопливо поцеловал ее.

— Миленький, — услышала я. — Не бросай меня, деточка!

— Да ты что, Тонь, когда я тебя бросал, кто у меня ближе…

«Как она смеет! — Я вся корчилась под чужим пледом. — Как она смеет!»

Смеет — что? Я не могу выразить, не могу, но я же чувствую: что-то тут не так! Что-то ужасное я только что услышала! Что? Не знаю! И вдруг меня словно пропороли! Она сказала: «ДЕТОЧКА!»

Боже мой, ТЫ слышишь это? Да какая же он ей — ДЕТОЧКА? Это у меня — дети, деточки, а у нее?!

Я провалилась. Проснулась через час, как мне кажется. Никакого снега за окном, снег мне померещился, но дождь льет как из ведра, и даже в комнате пахнет водой и деревьями. Надо мной стояла Антонина в хорошем белом платье, длинном, как у невесты, причесанная, подкрашенная.

— Я к подруге иду, — сказала она грубым мужским голосом. — Ты оставайся, никто тебя не гонит.

— Ни-ни! — испугалась я. — Меня и так уж, наверное, разыскивают, беспокоятся…

— Кто тебя разыскивает? — вздохнула она. — Кому ты нужна?

Я вдруг обиделась до слез.

— Что значит: кому я нужна? А ты кому нужна?

— Я? — удивилась она басом. — А я нужна! — У нее побагровело толстое лицо. — Ты думаешь, я не знала, что ты за нами подглядываешь? Подглядывай, мне не жалко! Думаешь, мы стесняемся? Да нам плевать!

— Стыда у тебя нет, — зачем-то сказала я.

— Стыда? — завопила она. — А кого мне стыдиться? Что я такого стыдного тебе сделала?

— Извращенка ты. — Я сжалась под одеялом. — С молокососом связалась. Он тебе в сыновья…

Она не дала мне договорить:

— Сыновья? Не дал мне Бог сыновей! Муж от водки подох, три выкидыша, вот мои сыновья!

— Что ты орешь? — спросила я. — Мне-то что? Я тебе не судья.

— И никто не судья! — Она вдруг перешла на шепот. — Я и объяснять никому не буду. А Дмитрий мне — все. И сын, и Бог, поняла? И отец, и муж, поняла? И Святой Дух! И любовник!

Вдруг она рывком стащила с меня одеяло:

— Проваливай отсюда, проваливай, чтоб ноги твоей! Не судья она мне! Да если он, не дай Господь, меня бросит, я на этом крюке в ту же минуту повешусь!

Не помню, как я оделась, как вышла на улицу. Дождь льет проливной, я без зонта, уже вечер, куда мне идти? Дотащилась до дому. Тролль меня всю вылизал. Собака моя ненаглядная. Записываю все, что могу. Писать мне легче, чем не писать. Если не запишу, в голове паутина. Гадость. Черное.

30 июня.Дочка моя. Она меня искала, оказывается. Они меня искали с Яном. Я такого не ждала!

Вот как было: я спала, прижавшись к Троллю, который меня грел своим телом, в доме холодно, ни горячей воды, ни отопления, лето, все отключили. Дождливо, пасмурно. Спала, наверное, долго, и мне мерещилось (снилось?), будто на меня смотрит человек, весь спеленатый, с головы до ног, как египетская мумия, очень высокий. Похож на сегодняшнего Дмитрия. И я боюсь, что он откроет лицо, ужасно боюсь! Тяжелый сон. Смерть, наверное, приглядывается ко мне, у смерти ведь закрыто лицо. Проснулась в слезах. И тут же в комнату ворвалась фурия, гроза с молнией. Моя Нюра. Она была в своих несусветных кожаных штанах, тапочках на босу ногу и старой отцовской майке. Брови дико сведены, щеки пылают. Красавица моя.

— Мама! — бросается ко мне. — Мама!

— Что ты? — пугаюсь я. — Что с тобой?

— Нет, это с тобой — что? — кричит она. — Где ты была, мама?

За спиной ее появился Ян — как всегда, крокодил крокодилом, и лицо такое, что придушил бы меня, если бы не Нюра.

— Я думала, ты под машину попала! — визжит моя ненаглядная, — разве так можно! Ма-а-ама!

И тут всю меня залило светом, просто крылья выросли. И я сделала глупость. Я от счастья вдруг потеряла всю осторожность.