Ирина Муравьева - Дневник Натальи

А сама садится к нему вплотную и смотрит на него влюбленным взглядом.

— Да я и так все вижу, — произносит он. — И так все ясно.

— Не дается, — вздыхает бульдожка и — вижу — раздвигает колени под халатом. — Я уж, ты знаешь, к себе даже позвала, говорю: перебирайся, а то пропадешь! Не хочет!

— Ну, что делать, — говорит он. — Насильно мил не будешь.

— Вы что, — спрашиваю, — врач?

— Я лучше, — говорит он. — Лечу телесным электричеством.

Я ничего не ответила, даже не удивилась.

— Вот вы, — продолжает он, — очень одиноко живете… Ваше тело выпало из общего тепла. Так случается при одиночестве.

— Да какое одиночество! — смеюсь я. — У меня дочь дома! Зять вашего возраста! Собака! Муж был совсем недавно! Месяца полтора как сплыл! Какое там одиночество!

Бабка доела варенье и встала, вытирая губы носовым платком.

— Ну, Тоня, у тебя хорошо, а домой пора. Вечером Машу привезут, надо сготовить, прибрать надо.

Вижу: Тоня ей показывает глазами на меня, забирай, мол. Но я и сама поднялась.

— Спасибо, — говорю я весело, — хоть вы и не та, которая мне нужна, однако доброе слово, как известно, и от кошки, и от мышки, и даже от крокодила приятно. Так что будьте здоровы, всего вам самого…

Димуля вдруг тоже вскочил:

— Вы где живете? Я вас провожу.

Бульдожка так и вскинулась:

— Как провожу? А что же я?

«Господи, — думаю, — да ведь он тебе в сыновья годится! Ты посмотри на себя в зеркало! Что этому парню двадцатилетнему с тобой, старой бабой, делать?»

А она, бедная, забыв про стыд, надвигается на него своей капроновой грудью и шепчет:

— Я с тобой поеду. Или лучше — знаешь что? — оставайся! Они и так доберутся!

— Нет. — Он нахмурился, но отодвинул ее резко и решительно. — Сказал — нет, и хватит!

Она заплакала, как припадочная, навзрыд, затряслась. А у меня так болит голова, что еще немного — и я упаду!

— Я тебе, Тоня, вчера сказал, что жить мы с тобой больше не будем. — Он нахмурился. — Сказал ведь?

— Димочка! — простонала она и опустилась на стул, словно ноги ее не держали. — Да что же я тебе плохого сделала, любонька моя!

— «Любонька»! — передразнил он. — Ты когда со мной, пьяным, в койку ложилась, ты соображала, что я тебе во внуки гожусь? Любонька!

— Так ведь… — залепетала она, — ты ж моя сыночка, ты солнышко моя… Другого-то я не нажила…

Он промолчал. Бабка сидела — настороженная, поджатая, доскребывала из банки остатки варенья.

Антонина продолжала плакать.

— Держите, — не обращая на нее внимания, сказал мне Дима и протянул бумажку с телефоном. — Захотите позвонить, звоните, не стесняйтесь. Я вам главного не сказал: мы ведь моделируем людей. Вас как зовут?

— Наталья, — усмехнулась я.

— А отчество?

— Николаевна.

— Так, — сказал он, — так, Наталья Николаевна, я вас могу привести к полной гармонии по формуле «тело — дух — душа», хотите?

— Что? — ахнула я. — А какая же разница между душой и духом?

Он даже крякнул от досады:

— А какая разница между дьяволом и чертом? А между чертом и сатаной? Тоже не знаете?

Тут я не выдержала.

— Слушайте, — говорю, — я в Бога верю. — А сама пытаюсь вспомнить: верю ли я? — При чем здесь сатана?

— Во! — кричит Димуля. — В самую точку попали! В самую, Наталья Николавна, точку! А с Господом Богом кто, по-вашему, борется? Он-то и борется, имени не называю, он и борется! За вашу, между прочим, бессмертную душу он-то и борется!

Меня опять затошнило.

— Молодой человек, — говорю я, — не надо меня моделировать. Что вы все, как сговорились, — моделировать, клонировать…

Он неистово замотал головой:

— Время подходит, Наталья Николаевна, время! Спасаться надо! Мы вывели формулу Бога. Дайте мне сюда хоть папу римского, хоть патриарха Алексия, и я ее им докажу. Как дважды два! Что такое душа, вы спрашиваете? А знаете, сколько миллиардеров велели себя заморозить после смерти?

— Заморозить?

Антонина громко, как вишневые косточки, сглатывала слезы. Старуха копошилась в сумке. Нужно было встать и уйти. Как я попала к этим мутным людям, зачем они мне? Куда я вообще попала, где я и что со мной?

— Заморозить! — вскричал он. — А потом разморозить! Тело тленное вернуть к жизни! Только ничего из этого не получится! Ничего! — Он погрозил пальцем. — Ничего! Потому что душа-то где? Нету ее! Улетела!

— Можно я полежу? — спросила я. — Полчаса полежу и уйду. Будь добра, Тоня.

— Иди ложись, — Антонина махнула рукой, — там плед есть, укройся.

Я пошла в комнату, рухнула на кровать, завернулась в вытертый плед. Комната, отраженная в зеркале, плыла прямо по моим глазам, царапая их ножками стульев. Почему-то мне показалось, что за окном пошел снег, засверкали новогодние искры…