Ирина Муравьева - Дневник Натальи

— Женщина! Подымайтесь! Можно!

Я бегом — по ступенькам. Дверь в квартиру открыта. На пороге стоит — не она! У меня голова закружилась. Не она, не она! Все напрасно. Я забормотала что-то, слезы хлынули. Хотела сразу уйти, ноги подкосились. Опустилась на грязный пол. Женщина в розовом капроновом халате надо мной наклонилась. Лицо блестит от крема. Глаз почти не видно, вся в складках, как бульдожка. Они вместе с бабкой меня подняли, повели в квартиру. Квартира — комната и кухня. По стенам — иконы. Бумажные цветы в пузатых бутылках — везде, даже на полу. Горят две свечи на трюмо и пахнет какими-то — не пойму, чем — маслами, травами?

Бабка шамкает:

— Ну, чего вы так, женщина? В слезы-то сразу? Хошь, Тоня вам погадает?

— Да, — говорит бульдожка. — Давай я тебе погадаю.

У меня зубы стучат, голова раскалывается, и еще что-то со мной… Да, я словно бы соскальзываю куда-то. Если меня не удержать, я соскользну, провалюсь в преисподнюю! Вцепилась в бабкин подол. Та вырвалась:

— Ты, женщина, сдурела?

— Погоди, — (это бульдожка в розовом!). — Что с вами? Плохо вам?

— Держите меня, — шепчу, — держите, ради Бога!

— Припадочная! — (это бабка!). — Прости меня, Тоня, свалились мы тебе на голову!

Бульдожка вдруг взяла меня крепко за лицо, за обе щеки, приблизила ко мне свой глянцевый лоб, пористый нос и понюхала меня, как собака. Господи, да ведь она и есть собака! Ну, конечно, вон как хвостом виляет под халатом! А я не поняла сразу, отчего это у нее зад такой откляченный. Смешно.

— Гадай, — говорю, — берешь-то сколько?

Она опять под халатом хвостом вильнула.

— Не трусь, — говорит. — Не ограбим.

И правда взяла с полки колоду, начала раскладывать.

— Говори свое главное желание. Что у тебя на сердце?

— Это ты мне говори, — отвечаю я. — Тебе виднее.

— Болезнь, — говорит она. — К святому угоднику тебя везти надо. Порча на тебе.

— Ну нет! — говорю я. — Откуда на мне порча? Что я такого сделала?

— Этого я не знаю, — отвечает она и шевелит своими бульдожьими складками. — А сглаз — вот он. Езжай к Сергию Радонежскому в Троицкую лавру.

Слушаю — и мне не страшно, только зло берет.

— Я, — говорю, — к святым не езжу! Язычники вы все! Чмок, чмок! Я с Христом в губы не целуюсь!

Чувствую, что на крик перехожу и не могу остановиться.

— Да провалитесь вы все! — кричу. — Провалитесь! К угоднику! Не нужно мне вашего угодника!

Тут она размахнулась и ударила меня по щеке.

— Будешь хулиганить? — спрашивает она.

Я опомнилась. Словно бы и не кричала.

— Женщина, — говорит она вдруг. — Я тебя вылечу. Перебирайся ко мне.

— Антонина! — икает бабка. — Да ты что!

— Ладно, — говорит Антонина. — Что мы, некрещеные, что ли? Жалко ведь. Перебирайся ко мне, женщина.

У меня очень болит голова, очень.

— Я пойду, — говорю я. — Мне надо сына искать.

— Какого сына? — говорит она. — Нету никакого сына!

Я поняла, что они все между собою связаны: и Нюра, и Феликс, и эти старухи. А те, которые были за меня, те ушли. Все они там, где Платонов, здесь никого.

Антонина быстро переглянулась со старухой.

— Иди на кухню, — вздохнула она. — Чаю выпей…

Я пошла за ней в кухню, потому что почувствовала, что до дому после такой ночи не доеду. Она налила мне крепкого чаю, достала из хлебницы сдобную булочку — голубь с изюминками вместо глаз, — намазала маслом, и тут кто-то позвонил в дверь.

— Димуля! — Она вся вспыхнула и быстро вытерла полотенцем крем с лица. — Что это он так рано!

В кухню вошел такой высокий парень, что у меня заболели глаза, когда я подняла их наверх, чтобы увидеть, где кончается его голова. Он был очень худой, с длинными, почти до самых плеч, светлыми волосами, перехваченными кожаной полоской поперек лба. Я уже давно заметила, что есть лица, которые по своему строению напоминают черепа умерших. Что-то такое в костях лба, в провале рта… У этого парня было именно такое лицо. Он поздоровался, пододвинул табуретку к столу, сел — стал немного ниже — и уставился на меня.

— Кто такая? — спросил он.

Антонина пожала плечами, а бабка, торопливо евшая варенье из блюдечка, махнула рукой:

— Да мы сами не знаем! Пришла вчера в больницу, сына своего ищет.

— Где ваш сын? — спросил меня гость.

— Ну, — сказала я, улыбаясь. — Я же у вас не спрашиваю, где ваша мама.

— Умерла, — отвечает он спокойно и глаз не отводит.

Ах, как голова болит! Все сильнее, сильнее. Что же это такое!

— Женщина, — говорит между тем бульдожка. — Вы лучше ему откройтесь. Он — целитель.