Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

А через какое-то время чрезмерно впечатлительный Аргунов стал чувствовать легчайшее неудобство в личной жизни. Судя по его рассказам, гений великий страдал словесным недержанием. А это, скажу я вам, вид болезни, общественно опасной. Кроме того, имел крайне неприятную привычку мочиться мимо унитаза. Мелочь, но настроение портит здорово. А тут ещё жена гения зачастила в гости. И отчаявшись заинтересовать мужа, витающего в высших сферах, решила получить с несчастного Андрюхи "хоть шерсти клок". В результате, Умский отгородившись от всех наушниками, ваял "музык разных", а евойная супружница пугала гостеприимного хозяина похотливыми взорами и вопросцами "с переподвыподвертом". Андрюха же, преследуя противоположные цели, спасал невинность, как мог.

Но в то время мы об этом и не подозревали. Умский нам казался великой Цацей, и мы смотрели на него снизу вверх. В тот вечер он надавал нам море всевозможных обещаний, и если верить его словам, мы могли смело паковать чемоданы для переезда в столицу и серьёзной гастрольной деятельности. Гений обещал полнейшую поддержку. А мы, раскрыв рты, внимали ему и радостно пускали слюни восторга.

Шоу-бизнес, на мой взгляд, держит первое место в рейтинге родов деятельности, где легко раздаются самые разнообразные обещания, и так же легко забываются. В своё время мне пришлось выслушать немало сказок и примерить на свою нескладность горы радужных перспектив.

Слава Богу, мне хватило ума перестать обращать на них внимание.

Пока Паша обольщал Умского, народ весело гульбанил. Пошли песни под гитару, рассказы о гастролях и выступлениях. В соседней комнате народ устроил импровизированный сейшен. Палыч, за неимением прекрасного пола, вовсю колбасил по бонгам. Радуга и Витёк, музыканты из "Старых Историй", лабали под это что-то сентиментально-блюзовое. Именинник под весь этот бардак в очередной раз вещал мне о том, какие мы мудаки и предатели родного языка.

– Андрюха, я заколёбся тебе объяснять, что в смысле национальности я – полукровка. Так что, украинский может тоже считаться моим родным языком…

– Я знаю, что ты наполовину рогуль, но думаешь-то ты по-русски.

– Когда я пишу, я думаю на том языке, на котором сочиняю.

– Угу, – он кривит губы, – складно карнаешь. Ещё скажи, что ты пришёл к украинской музыке без мыслей о раскрутке.

– Не скажу. Потому, что мыслей о раскрутке нет только у тебя. И просидишь ты всю жизнь в глубокой жопе! А я не делаю того, что мне не нравится. Моя музыка и мои тексты – честные.

Такой дозы пафоса Аргунов не выдержал – он завалился на спину и непристойно заржал. Я выдул одним махом бокал пива и закурил. Хрен с ним! Он же специально меня достаёт. А я ведусь на это, как мальчик.

– Ты – гондон! – констатировал я.

– Ну и что? – не обиделся Андрюха. – Быть гондоном веселей, чем им не быть. Да и честней.

– За это я и люблю с тобой общаться.

– Только носки наизнанку не надо здесь выворачивать! – поморщился

Андрей.

Любое проявление мягкости характера он называл "выворачиванием носков" и пресекал в корне. Яд кромешный. Общаться с таким экземпляром – сплошное удовольствие, ёшкин кот.

Короче, гульбан этот ничем не отличался от всех других. Пили, трепались, острили скучно и не совсем, орали песни, безобразничали.

На следующий день маялись бодуном. Как обычно.

Тогда какого чёрта я вставил в книгу эту главу? Ну, во-первых, для объёму – чтоб книжка потолще получилась. А во-вторых, именно отсюда началось наше знакомство с Умским. Оно ещё сыграет свою роль для каждого из нас. Правда, не для "Клана Тишины" в целом.

Олег пришёл посмотреть наше очередное выступление, выслушал наши предложения о сотрудничестве и пообещал "всего и много". Правда, дальше разговоров дело так и не двинулось – Умский был человеком практичным и превыше всех творческих радостей ценил хруст купюр в собственном кулаке. Мы же на том этапе могли пообещать не более, чем полёт души. Бесплатный.

Спать хотелось дико. Утро было мерзким и промозглым, с неба падала какая-то микроскопическая дрянь, непроснувшиеся ноги не слушались абсолютно, и постоянно норовили ступить в очередную лужу.

Мне оставалось прилагать усилия к экстренному просыпанию и тихонько материться под нос.

Ненавижу вставать рано. На мой взгляд, это форменное издевательство над организмом. А он, подлец, приспособлен у меня к ночному образу жизни, и наотрез отказывается функционировать в активном режиме раньше двенадцати часов утра.