Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Анны Ивановны пришлась на военные годы, амурные дела ее были неизвестны – она не писала любовных романов, и поэтому трудно было судить, способна ли она вообще была на эти чувства. Потом, когда наступили новые времена – все ее поколение исчезло. Книги ее перестали продаваться, а, значит, и издаваться, и (как Шахов узнал в библиотеке) никто их уже не читал. Судя по всему, время сожрало заживо и ее, хотя она еще оставалась долгожителем той эпохи сороковых-пятидесятых, сохраняя то время в пределах своей квартиры и уже совершенно не воспринимая новых веяний.

Войдя в грязный подъезд, по широкой лестнице он поднялся на второй этаж и позвонил в шестую квартиру. Ему открыла какая-то пожилая женщина, то ли прислуга, то ли приживалка, и закричала вглубь квартиры: "Анна Ивановна, к вам пришли!" Сняв куртку, Шахов прошел за этой женщиной по длинному загроможденному вещами коридору и вошел в комнату. Там Аркадия встретила Анна Ивановна, сама села на единственный свободный стул у стола с пишущей машинкой – все остальное пространство, включая диван, было завалено бумагами, книгами и опять же какими-то старыми вещами. Шахов все-таки на тот диван как-то втиснулся. Папка с рукописью Шахова лежала на столе.

Анна Ивановна положила на нее свою сухонькую руку (может быть, так было принято при разговоре с авторами) и заговорила:

– Я начала, было, писать рецензию, но потом бросила. Я вдруг поняла, что мне написать нечего, поэтому и я пригласила вас, чтобы просто посмотреть, какой вы есть. – Она говорила все очень отчетливо и медленно, но видно было, что возраст брал свое и что сам процесс мышления давался ей с некоторым трудом. Анну Ивановна ощущала, что мысль постоянно ускользает и требуется прилагать усилия, чтобы ее удержать, и это ее заметно пугало.

– Мы тут стали читать вашу рукопись вслух (Люба мне читает – у меня плохо с глазами) – и, когда читали главу про мальчика, которому показалось, что все думают, что его подменили в больнице, мы обе плакали…

Шахов тут про себя удивился: он-то считал, что сюжет про мальчика был один из самых смешных в книжке.

В квартире тучами летала моль. Приживалка с криками и хлопаньем ладоней бежала ее ловить. Анна Ивановна в очках с необычно толстыми стеклами, отчего и сами глаза и зрачки казались неестественно большими, внимательно за этим следила. Периодически, отвлекаясь от разговора с Аркадием, она кричала: "Да вот же она, лови!"

– Люба, Люба! – закричала она тут приживалке. – Иди сюда! Знаешь, а ведь это тот самый Аркадий Шахов, который написал про того бедного мальчика…

Люба, которой было уже далеко за шестьдесят, тут же подошла и встала напротив, уставившись на Аркадия. Потом она всплеснула руками и побежала на кухню заваривать чай. В течение получаса они пили чай и говорили обо всем, кроме рукописи. Анна Ивановна расспрашивала

Аркадия об его работе и семейной жизни. Шахов отвечал уклончиво, поскольку было видно, что ответы на эти вопросы Анну Ивановну не очень-то интересовали. Она явно что-то хотела узнать другое, а что -

Шахов понять так и не смог. Эта беседа, казалось, закончилась ничем.

И вдруг она рассказала ему абсолютно без эмоций, как сторонний наблюдатель, совершенно потрясающую историю из сорок девятого года, случившуюся непосредственно с ней. У Шахова, слушавшего ее с открытым ртом, мелькнула такая мысль: "Вот так история! Жаль, если пропадет!" – но вряд ли она смогла ее записать. Интрига состояла в том, что ее тогдашний муж, чувствуя угрозу своей свободе, отдал ее переспать своему покровителю и тем сохранил себе и свободу и, очень вероятно, жизнь. Неплохой выбор: жизнь и свобода в обмен на любовь к женщине. Пять миллилитров чужой спермы в обмен на десятки литров пустой баланды и ледяное утро лесоповала. У него просто не было выбора. Это был вид жертвоприношения. А суть любого жертвоприношения состоит именно в том, что отдаешь именно то, что тебе действительно жалко. Она его поняла только потом, став значительно старше. Кстати, именно тот человек, которому ее отдали, помог ей тогда подняться из неизвестности, просто чуть ли не из постели позвонив в редакцию журнала и приказав, чтобы ее как можно скорее напечатали. После этого она никогда не бедствовала и, что удивительно, никогда не сожалела о том случае. Шахов был этой историей потрясен. На его глазах из того пласта времени, которое, всегда представлялось ему нестерпимо скучным и пустым, лишенным какой-либо живой мысли, вдруг сверкнула страсть. Он понял, что история всегда была наполнена этими страстями мужчин и женщин, любовями и нелюбовями. При царях, императорах и тиранах люди всегда делали одно и то же: любили и ненавидели, добывали хлеб свой насущный, боролись со временем и неизбежно проигрывали эту битву, а их дети начинали все сначала.