Ежи Косински - Пинбол

— Никто о нем ничего не знает, — сказал Остен. — Говорят, он сумасшедший, или калека, или…

— Но, видите ли, я открыла его сама, я ведь даже не знала, что он звезда. Его музыка словно что-то распутала во мне, приведя в порядок чувства и наделив чувствами то, в чем не было ничего, кроме порядка. — Говоря это, она пристально смотрела на него. — Мне было совершенно безразлично, что это за человек и как он выглядит. Мне и сейчас безразлично. Трудно объяснить, что я имею в виду. — Она взяла у Остена одну из пластинок и, глядя на безликое изображение Годдара, сказала: — Он подлинен, потому что пробуждает подлинные чувства. Это величайший дар, который способен передать тебе музыкант, — и только великий музыкант на это способен.

И вновь Остен поймал на себе ее взгляд.

— А какая музыка нравится вам?

— Я тоже его люблю, — помедлив, ответил Остен. — И я, как и вы, открыл его сам. В Нью-Йорке я слушал по радио его первую запись. Теперь я знаю все, что он сделал. — Они по-прежнему смотрели друг на друга, и, чтобы удержать ее взгляд, он решил рискнуть: — Я и сам немного играю.

— Правда? Что же вы играете?

— Кое-что из репертуара Годдара, и у меня получается! — Он рассмеялся.

— Вы и поете? — спросила она.

— Немного. — Он уже собрался рассказать ей о дефектах горла, явившихся следствием хирургического вмешательства, — историю, которую рассказывал другим уже годы, — но в последний момент решил промолчать.

Она огляделась по сторонам:

— У вас есть и другие покупатели. Не хочу вас задерживать.

— Я не работаю здесь, — виновато улыбнулся Остен. — Так что это я вас задерживаю.

— О, прошу прощения! Я не хотела… — Она потянулась за пластинками, но Остен, засмеявшись, не выпустил их из рук. — Можно мне хотя бы помочь вам донести их?

— Очень любезно с вашей стороны, — улыбнулась она и протянула руку: — Меня зовут Лейла Салем.

Он пожал ее руку, узкую и прохладную, и в голове его мелькнула мысль, что он впервые касается ее.

— Я — Джеймс Остен. У вас легкий акцент — откуда вы?

— Я родилась в Ливане. Мои родители — сирийцы, — ответила женщина.

— С такими светлыми глазами и белой кожей вас ни за что не примешь за арабку.

— Может быть. — Она помедлила. — Зато моего мужа вы не спутаете ни с кем. Он выглядит как настоящий араб.

Он смутился, а затем почувствовал себя обманутым. В мыслях он уже избавил ее от другого мужчины.

— Вашего мужа?

— Мой муж — посол Ливана в Мексике. В Сан-Диего мы проездом, — объяснила она.

Они молча смотрели друг на друга, и она видела, как смятение на его лице сменяется смирением.

— А вы, вы женаты, мистер Остен?

Он помотал головой.

— Вы профессиональный музыкант? — вежливо спросила женщина, словно пытаясь отвлечь его от ненужных мыслей.

— Во мне вообще нет ничего профессионального, — вздохнул Остен. — Я студент Калифорнийского университета в Девисе.

— Изучаете музыку?

— Литературу. Музыка — просто хобби.

— Я изучала историю искусств, сначала в Ливане, потом в Мадриде. — Она вновь помолчала. — Ахмед, мой муж, экономист. — Он опустил голову. — О чем вы думаете? — спросила она, и голос ее прозвучал почти заговорщицки.

Не поднимая головы, он пробормотал:

— О вас. Я хочу увидеть вас снова.

Она приблизилась так, что бедро ее уперлось в кипу пластинок, которую держал Остен. Недолго поколебавшись, она сказала:

— Завтра мы с мужем на две недели отвезем детей в Розарито-бич, местечко неподалеку от Тихуаны. Затем вернемся в Мехико. — Она запнулась. — Пока мы будем в Розарито, Ахмеда осмотрят врачи в клинике под названием Реджувен-центр.

— Я слышал о них. Они получили разрешение провести медицинские исследования с геровиталом в Калифорнийском университете — инъекции из эмбрионов и новорожденных животных, от которых ожидали омолаживающего эффекта.

Кивнув, она опустила глаза.

— Лечение геровиталом возможно только в Мексике. В Соединенных Штатах он пока не разрешен.

Видя ее замешательство, Остен решил сменить тему разговора:

— Я был в Розарито-бич. Очаровательное место. Где вы там остановитесь?

— В «Шахрезаде». Маленькой вилле прямо у моря.

— А сколько лет вашим детям?

— Сыну одиннадцать, а дочери девять. — Лицо ее осветила улыбка. — Они любят музыку. Вы бы видели, как они отплясывают под Годдара!

— На следующей неделе я буду в Тихуане, — выпалил Остен в порыве, не оставившем времени для раздумий. — Хочу испытать мою игру и мой голос, — он рассмеялся, — перед народом.