Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь

Игната словно окатили колодезной водой: он вскочил и сердито притянул к себе жену.

– Не может быть! Когда?

– Не знаю, – мягко ответила женщина. – Может, и давно: я ж Машку кормила. Не тошнит, наверное, мальчик…

– Сдурела! Никого не надо! Своего угла нет! Нищету плодить!

Завтра же ступай к бабке, – негодовал Игнат.

Когда он волновался, говорил быстро, нервно, захлёбываясь.

Солнце уже клонилось к западу, когда Люба, наконец, решилась пойти к знахарке. Бабка Екатерина, или попросту Катька, жила у мельницы.

Запущенный сад. Заросший огород. Постучалась – никто не ответил.

Толкнула покосившуюся дверь – в лицо ударил горько-пряный запах.

Везде: на подоконниках и табуретках, столах и кроватях – лежали засушенные травы. Бабка Катька, низенькая, узкоплечая старушка, нюхала ароматный пучок душицы и громко прихваливала:

– До чого ж ловкый! Це от головы…

Заметив гостью, радостно улыбнулась.

– Шо тоби, молодычку? – тонким голоском спросила она.

– Та вот… – не зная, куда деться от стыда, робко сказала Люба.

Бабка понимающе усмехнулась и отрицательно покачала головой.

– Ой, молодичку! Лечу травами! Можу пошептать… Цим дилом уже не занимаюсь: узнають – тюрьма.

– Бабуля, та я ж никому… вот вам принесла, – краснея, произнесла Люба и повесила на стул шерстяной платок.

Старушка живо подскочила к беременной, ощупала быстрыми, ловкими пальцами живот и огорчённо сказала:

– Выковырять-то можно, но живый уже… И пузо гострячком – пацанок буде!

– Правда?! – воскликнула Люба, в один миг решив пойти против воли мужа. – Ну, пойду я, бабуля, – чему-то улыбаясь, негромко сказала она.

– А платок?

– Нехай вам на память останется…

Старушка перекрестилась и благодарно затараторила:

– Дай Бог тоби, молодычку, благополучия… Заболеешь – прыходь: вылечу. Я богато знаю… Я така… – хвасталась растроганная баба

Катерина.

Шёл нудный осенний дождь. Маша баюкала закутанный в тряпицу кукурузный початок и пела:

– Баю, баю, баю.

Не ложися с краю,

А то серенький волчок

Возьме куклу за бочок…

Но вот быть матерью надоело. Девочка подставила к печке стул, с него забралась на плиту, попробовала вскарабкаться на лежанку – сорвалась, слетела на припечок, толкнула трёхведёрный горшок. Стук, треск – и по полу растеклась река, а по ней весёлыми корабликами поплыла свёкла.

– Ой, господи! – испуганно ахнула Надежда, когда в сенцы просочилась алая вода.

Из спальни выскочил Игнат.

– Убью! Слазь! – на ходу выдёргивая из брюк ремень, кричал он, но

Маша забилась на лежанку и не показывалась.

Надежда с трудом успокоила зятя и выпроводила его за дверь:

– Ступай, Игнат! Я тут сама як-небудь разберусь…

Она внесла металлическую ванну и ласково позвала внучку:

– Машенька, вставай! Будешь плавать…

Девочка осторожно выглянула. В больших глазах – страх и ожидание.

Поверила – и губы растянулись в улыбке. Доверчиво протянула ручонки

– и она в ванне. А Надежда вдруг запела:

– По тихому синему морю

Качает волна моряка…

Через несколько минут она высадила внучку из ванны и предложила:

– Теперь давай убирать.

Девочка послушно наклонилась, схватила кусок свёклы, протянула его бабушке и радостно улыбнулась: она спасена, и бить её теперь никто не станет.

Сидя у окна, Маша листала книжку и внимательно рассматривала картинки. Птицы. Деревья. Цветы.

Вдруг заскрипела кровать, страдальчески застонала мать, что-то плюхнуло, раздался странный писк. Девочка оглянулась: на кровати измученная мать – рядом с ней багрово-синие тельца.

– Бабуля! Бабуля! – в страхе закричала она.

На крик прибежала Надежда. Она бестолково металась по комнате и огорчённо восклицала:

– Ой, шо ж ты, дочка, наробыла! Ой, шо ж ты, дочка, наробыла!

– Мама! Вы як Машка, – не выдержала Люба. – Давайте быстрее ножницы, перережем пуповину… та позовите хоть бабу Дуню.

Наконец пришла Надеждина свекровь, строгая, молчаливая старуха.

Она тщательно вымыла руки и склонилась над новорождёнными.

Перевязала пуповины младенцам. Обмыла, укутала их и, помолчав, скорбно произнесла:

– Не жильцы… Один, даст Бог, може, и выживе, а другий… – она махнула рукой, заплакала и, что-то шепча, вышла.

К вечеру умер Андрюша, нареченный так в честь деда, а Володя ещё дышал.

Расстроенная и осунувшаяся, Люба ни на минуту не выпускала из рук младенца, прижимала его к себе, капала на посиневшие губки молоко, пытаясь разжечь еле тлеющийся огонёк жизни.