Криста Вольф - Кассандра

Но я испугалась, когда она, именно она, Поликсена, пришла ко мне рассказать свои сны. И какие это были сны! Неразрешимые сплетения обстоятельств. И я, именно я, должна ей их истолковывать. За это она будет меня ненавидеть. Казалось, этого она и добивалась. С откровенным, испытующим и требовательным взглядом передавала она себя в мои руки. Ей снилось, будто из ямы нечистот, где она обитала, она простерла руки к светлой фигуре того, по ком она тоскует. «Кто же этот счастливец? — попробовала я пошутить. — У него есть имя?» — «Да, — сухо ответила Поликсена, — это Андрон».

Андрон. Офицер Эвмела. У меня перехватило горло. Мой проклятый сон. «Да, — сказала я, — чего только не приснится. Кого мы видели последним, того видишь потом во сне. Это не имеет значения, Поликсена». О яме с нечистотами я промолчала. Она тоже. Она ушла разочарованной. И пришла снова. Во сне она самым унизительным образом соединилась с Андроном, офицером Эвмела, которого ненавидит наяву. Что же с ней происходит? «Знаешь, сестричка, — сказала я самым легким тоном, на какой только была способна, — тебе нужен мужчина». — «У меня есть, — ответила она. — Он мне ничего не дает». Она терзала себя. С ненавистью, словно пытаясь отомстить мне, она требовала, чтобы я сказала то, чего она сама не могла себе сказать — что нечто в ней самой, чего она не понимала, принуждает ее изводиться по этому надутому мальчишке, по этому ничтожеству, способному заставить говорить о себе только благодаря постыдной службе у Эвмела. Она ненавидит его, говорила она. Правду сказать, поначалу я не могла помочь ей. Вместо того чтобы распутать узел, который она завязала, я невольно затянула его крепче. Я не хочу знать, как это вышло, что моя сестра Поликсена только тогда испытывала высшее наслаждение, когда могла повергнуться в прах перед самым недостойным. Я ничего не могла поделать с презрением, которое мне внушали сны Поликсены, она, разумеется, это чувствовала и не могла вынести. Она тайком вступила в связь с Андроном. Это не помогло. Никогда ни у одной из моих сестер не было необходимости скрывать свои привязанности. С глубоким недоверием и чувством неловкости я смотрела, как менялось все во дворце, словно кто-то исказил порядок вещей, обернул его к нам неприглядной изнанкой. И одной из первых жертв нового порядка стала Поликсена.

Но я еще не понимала тогда и не хотела понять, что некоторые люди готовы стать жертвой не только по принуждению извне, но и по внутреннему велению. Все во мне протестовало против этого. Почему?

Теперь вдруг стало совсем тихо. Бесконечно благодарна я за тишину перед смертью. За это мгновение, которое заполняет всю меня, и я не должна думать дальше. За эту птицу, что бесшумно и далеко пересекает небо и изменяет его почти незаметно, но мои глаза, которые знают всякое небо, не заблуждаются. Так начинается вечер.

Время становится плотнее. Что еще хочу я понять?

Я вынуждена была презирать Поликсену, чтобы не презирать себя. Это было невероятно. Но я знаю — так было. И вот я еще живу, чтобы познать то, что познается только перед смертью. Я думаю, Поликсена столь быстро, сверх всякой меры быстро, погибла потому, что не она была любимой дочерью царя, а я, потому, что это было законом, чересчур долго определявшим мою жизнь. Он не допускал сомнений. На него нельзя было посягать. Кому еще могла доверить она свою тайну, как не мне, сестре и прорицательнице? Ни мне, ни ей не принесет пользы повторение тех слов, которые мне подсказала слабость: «Я тоже всего-навсего человек». Что значило это «всего-навсего». Я запрашивала дорого, это так. Поликсена переоценивала мои возможности, потому что ее собственные возможности были переоценены. Короче говоря, когда она спала у Андрона, ей снился царь Приам. Поначалу редко, но постоянно один и тот же сон, потом чаще, а под конец каждую ночь. Это было свыше ее сил, и в своей беде она снова пришла ко мне. Во сне отец совершал над ней насилие. Она плакала. Никто не отвечает за свои сны, но о них можно и умолчать. Я дала понять это сестре. Мне кажется, я дрожала от негодования. Поликсена совсем обессилела. Я ухаживала за ней и позаботилась, чтобы она молчала. Это было время, когда я не могла принимать Энея, он тоже не приходил. Я перестала посещать Анхиза. Внутри меня сидел зверь, он терзал меня и заставлял метаться, позднее я нашла ему имя: паника. Только в храме находила я покой. Только в храме.

Со страстью, так, вероятно, казалось со стороны, я отдавалась церемониям, совершеннее становилось мое искусство жрицы. Я обучала молодых жриц говорить в хоре — это очень непросто, — наслаждалась отъединенностью жрецов от верующих в дни больших праздников: первые роли в великой пьесе, набожная робость и восхищение в глазах простых людей, превосходство, которое давало мне мое положение. Мне было необходимо принимать в этом участие и оставаться спокойной. В это время я перестала верить в богов.