Александр Мелихов - Заземление

Он как бы уже махнул рукой на все условности, выкладывая все, что накипело:

— …У вас очень красивая грудь, а вы ее прячете кому-то в угоду. Распрямитесь, расправьте плечи, покажите, чем вас наградила природа!

Это был не столько любовный, сколько дружеский, почти отеческий жест — он привстал и хотел немножко расправить лацканы ее серенького-рябенького жакетика, но, чуть он успел за них взяться, она так сильно и резко рванула его руки вниз, что от жакетика отлетела наверняка и без того едва державшаяся пуговица, сверкнул неожиданно узорчатый бежевый лифчик.

— Простите, я не хотел, — упав обратно в твердое кресло, ошеломленно забормотал он, — я сейчас найду иголку, нитку… Или лучше мы сейчас булавкой, у жены где-то есть…

Он дернулся на поиски, но она уже высилась над ним в стойке смирно и, одергивая мундирчик, железным голосом пригвоздила:

— Сидеть! Вы что, хотите к подозрению в убийстве присоединить обвинение в сексуальных домогательствах?!

Ее глаза действительно сверкали, а куриный клюв каким-то чудом обратился в коршунский.

Вот оно, началось — бред!.. У психотерапевтов такое бывает, такая форма выгорания…

— В к-каком убийстве?..

— Вы подозреваетесь в убийстве гражданина Вишневецкого, мотивы вы сами мне только что изложили.

Она склонилась к нему, нацелившись своим коршунячьим клювом:

— На днях вас вызовем на допрос. Никуда не уезжайте, не заставляйте брать с вас подписку о невыезде. Это не в ваших интересах. Впрочем, если хотите, можем оформить и задержание.

Вишневецкий возник неизвестно откуда в роскошно струящемся белом костюме, невероятно вальяжный, будто плантатор или мафиози (так вот он, оказывается, кто!), однако держался дружелюбно, даже ласково, и его залило счастьем, оттого что они теперь наконец-то сделаются друзьями. Счастье некоторое время продолжало согревать его грудь, даже когда он проснулся, так что, верный принципу отца Зигмунда ничего от себя не прятать, он с большой неохотой вынужден был признать, что вся его неприязнь, а временами даже ненависть к Вишневецкому была отвергнутой любовью: если бы папочка приглашал его к себе, дружески беседовал, даже иногда выпивал, как с тем же Лаэртом, то он бы простил и свою приемную на кухне, и Димку на острове Кэмпбелл. Откуда же бралась эта колдовская сила обаяния святого отца?.. Нет, не из его внушительных манер, кого из умных людей проймешь манерами, но из каких-то высоких идеалов, которые он якобы представляет на нашей низменной земле. Куда ни сунься, какую тиранию ни возьми — всюду за нею тайной полицией маячит власть какого-то идеала.

Калерия… И сразу потяжелело на душе — это тебе не туманная власть высоких слов, это грубая, скотская власть наручников и решеток, которыми запирают и зверей. С той минуты, как над ним навис дамоклов клюв Калерии, он уже сам не понимал, как его могли сердить такие пустяки — двушка, отсутствие приемной…

Что обидно — если бы ему угрожала каторга за его идеи, за его психосинтез, он бы не дрогнул, еще бы и сам нарывался, как тогда на комсомольском собрании, но сидеть из-за какой-то дури… Служителям идеалов не в пример легче и побеждать, и расплачиваться, есть из-за чего, — хорошо устроились, паразиты…

Да, завидую, завидую, а кто бы на моем месте не завидовал?

Один он, пожалуй, теперь и заснуть бы не мог от тревоги, а когда рядом дышит человек, который, по крайней мере, не бросит в беде…

С Симой, правда, теперь приятнее всего бывать, когда она спит. Сейчас ее половина кровати была пуста, и он наставил ухо, не слыхать ли в квартире какой-нибудь возни, — и с облегчением понял, что Симы нет дома. Не нужно притворяться, чтобы не возненавидеть не ее, так себя: с тех пор как Вишневецкого начали разыскивать менты, он смертельно устал от Симиной жертвенной взвинченности, от ее устремленной куда-то ввысь (к какому-то идеалу, разумеется!) готовности в любую минуту лететь на опознание очередного трупа, хотя покойники вполне могут и подождать. И что самое раздражающее — ее новая манера на все попытки хоть немного ее успокоить отвечать как бы смиренными колкостями: я тебя понимаю, ты же не любил папочку… Как будто справедливость его доводов зависит от того, кого он любил и кого не любил. Тем более что теперь окончательно выяснилось (сны не лгут): очень даже любил и даже ревновал. И теперь испытывает за него не просто беспокойство — самый настоящий страх, и только Симины подкусывания заставляют скрывать его: а то получается, будто он оправдывается. Самое противное, что она и обтекаемых оправданий не слушает, скажет какую-нибудь гадость и тут же отключает связь, а для него нет ничего возмутительнее, чем защищаться от какого бы то ни было знания; если бы он не боролся со всеми и всяческими святынями, то назвал бы любой отказ кого-то выслушать святотатством.