Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка

— Может, здесь и находится самая что ни на есть вселенская задница, но это лучший из дней, какой я помню за многие годы. И что бы еще не случилось, я всегда буду счастлива, что повстречала тебя.

До темноты лежим на песке. Ее рука нежно играет с передком моего пальто. Отчего я, в конце концов, рявкнув, кусаю ее за горло. Рыча от сладчайшей муки. Пока она сдвигает светлую голову вниз и в долгой колыбельной проходится по моей флейте языком и губами. Втискиваю руки под ее пелерину. Грея их об ее переполненные животворными соками груди. Вдали от всех, в сереющей вдоль берега тьме. Украшенной вывесками, говорящими, быстрозамороженный заварной крем, магазин подарков, пицца-парк, сигары по городским ценам. Мальчишкой я боялся, что в этой воде таятся акулы. Которые рвут белую кожу мальчика на кроваво-красные лоскуты. Стягиваю с Фанни штанишки. И мальчик умирает, покамест люди, голося, выбегают из волн. Пульсирующая скользкая плоть у нее между ног. Мягкая, уютная, теплая. Господи-боже, даруй мне победу. Дай честный шанс безработному похоронному подмастерью. Воспомни ныне благодеяния, кои я совершал. Изливая живительный сок моей юности на всех лицемерных соседей, какие были в округе. Оравших на меня и грозивших мне кулаками, когда я был всего лишь беззащитным ребенком. Вечерами по пятницам кидавшимся помидорами в сетчатые по летнему времени окна, дабы украсить их, играющих под окнами в бридж, подобиями орденов и медалей. Планировавшим набеги с другими полуночными друзьями. Меня окружали люди с подлостью, ясно начертанной на лицах, не более чем подлые паскудные крысы, приговоренные к благому страданию. Здесь, на земле. Особенно в субботние ночи. В одну из которых мы, натянув по три пары носков, выкопали каждый цветочек и кустик и заменили весь паршивый участок огородом соседа. Воскресным утром розы Миллера цвели в огороде у Даффи. А георгины Даффи сияли красками вдоль границы Миллеровых владений. Тем утром, подняв глаза от своих газет, они поугрюмели ровно вдвое. Никак не могли смекнуть, кому им теперь, едрена вошь, грозить кулаком. Так и стояли, оба без пиджаков, стояли руки в боки два собственника, два столпа общины, пытаясь понять, что приключилось. Я как раз семенил мимо их частоколов в сторону церкви. Впоследствии, вдосталь наоравшись и взлелеяв самые мрачные подозрения, каждый подал в суд на другого. А вдохновителем тех ночных трудов был именно я. Фанни пытается выдавить из моих яиц последнюю каплю. Пальчиками, словно сливу, выбирает одно. И белый рьяный поток бьет в нее реактивной струей. Между тем как она, стеная, восходит по лестнице наслаждения. Темный ветер летит над нашими головами. Прилив несет с собой холод. Сверкают огни уплывающего в Европу океанского лайнера. Розовый отблеск солнца на крыльях несущегося над водой самолета, двигатели которого переходят в иную тональность, приближаясь к земле. Где-то здесь я впервые в жизни напился. Приезжал сюда с оравой мальчишек. Из самого Бронкса. Днями мы купались, а ночами стонали, обожженные солнцем. И у дверей бара на Сто Третьей улице повстречали темноглазую красавицу-девушку. С Манхэттена, из Ист-Сайда. А несколько позже полисмен изловил меня, блюющего на променаде, и сказал, стыд и срам, такой малыш, а уже надрался.

Мы с Фанни заглянули в угловую аптеку. Под черной с золотом стеклянной вывеской, на которой значилось «Аптека». Сели по разные стороны покрытого желтым пластиком столика. Мужчина в белой куртке и бурых усах подал нам два горячих шоколада с двойными сливками. И по две булочки каждому, уложенных на края наших блюдец. С жутким акцентом называя нас сэр и мадам, поклонился, вручил нам две длинных блестящих ложечки, и поместил между нами склянку с цветными соломками. Принес кольцо с салфетками и сказал, ну все, ребята, угощайтесь. Фанни улыбнулась и накрыла мою руку своей, все ее бриллианты сверкали, золото тяготило запястье. И снова наружу, на улицы Фар-Рокавэя.

Всю эту безработную неделю. Я каждое утро лежал в постели. Завтракая на серебряном подносе с гравированным оленем. Вглядываясь в опрятный шрифт «Уолл-Стрит Джорнал». С громом пересыпались туда-сюда драгоценные слитки. Сливались гигантские компании. Росли в тишине колоссальные прибыли. Часть которых доставлялась прямо к порогу Фанни. Пока я пил кофе со сливками и укладывал кружочки болонской и салями между смазанными маслом, поджаренными до золотого свечения кусками ржаного еврейского хлеба. И старательно их пережевывал. А в двенадцать, когда я спускался вниз, мистер Келли говорил мне, хай, мистер Пибоди, и сообщал, какое сегодня барометрическое давление. После чего, не утруждая себя попытками соорудить невинную мину, частенько пукал.