Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка

Корнелиус отступает на пару шагов. Нацеливается. В точку между филенками. Много трогательных воспоминаний растерял я в горестные минуты. Прикрываю правой рукой запястье левой. Выставив вперед то плечо, от которого меньше проку. Захлопнула дверь перед моим лицом. После того, как сама допустила меня до всех своих полных соблазна укромностей. И вдосталь накушалась моих овоидных канапе. Пропуская им вслед рюмку за рюмкой, до краев налитые жизненным соком моих нерожденных потомков. Меня так просто не вытуришь.

Корнелиус летит через маленький холл. Мимо пластиковых цветочков. Под белыми потолками. Дверь распахивается, и Фанни Соурпюсс в пеньюаре золотистого шелка отскакивает назад. А я продолжаю полет. Со свистом пересекаю прихожую. И сквозь еще одну дверь, влетаю в гостиную. Уже достаточно медленно, чтобы краем глаза заметить, как Глен в одних подштанниках удирает на кухню, волоча за собой штаны.

— Ну, я же его достану. Я до него доберусь.

— Оставь его в покое, Корнелиус. Ты пьян.

— Ты чертовски права, я пьян, а твоего Глена я сейчас укокошу.

— Я полицию вызову.

— Не двигайся.

— Да остановись же хоть на минуту, Корнелиус, с чего ты решил, будто имеешь право вот так, без приглашения, врываться в мою квартиру.

— Имею.

— Ни хрена ты не имеешь.

— Имею. А до Глена я доберусь. Скачет тут без штанов. Позорник.

— Ха-ха-ха, чья бы корова мычала.

— Что он здесь делал.

— То самое, что и ты, когда сюда приходил.

— Сука дешевая.

— Ишь ты, поди ж ты. Боже ж ты мой. Нет, это великолепно. Я дешевая сука. Я, к твоему сведению, как раз дорогая. А тебе так и вовсе не по карману. Потому ты меня так дешево и получил. Что у тебя с рукой.

— Не твое дело.

— Ишь ты. Я звоню тебе, а ты отвечаешь мне так, словно во мне и кошке вываляться противно. А потом врываешься сюда, делая вид, что я твоя собственность.

— Ты уезжала.

— Уезжала, кататься на лыжах. И нечего на меня так смотреть. Как будто я занималась не только этим. Потому что именно так все и было. Я могу получить любого мужика, какого захочу. И в любое время. Что я и делаю. Для меня даже слово специальное выдумали. Нимфоманка.

Кристиан медленно опускает голову. Разжимая кулаки выпрямляется. Фанни молча глядит на него. Две крупных слезы изливаются из Кристиановых глаз. Плюхаются вниз, разбиваясь о носки моих туфель. После чего впитываются в ковер.

— О, иисусе-христе, Корнелиус. Что же это такое. О, иисусе. Это ужас, что ты со мной делаешь. Ты самый непредсказуемый сукин сын, с каким я когда-либо сталкивалась. Что мне сказать, чтобы ты забыл о моих словах. Ты просто меня разозлил. Довел до белого каления. Ну пожалуйста. Все равно ведь не будет проку. Если я стану просить прощения. Каких ты слов от меня ждешь. Мы же не можем все быть такими, как ты. Я так и вообще не уверена, что мне этого хочется. О господи. Ну прошу тебя. Ты позволишь. Можно, я тебя обниму. Пожалуйста. Разреши мне хоть это. Мне так этого хочется. Прижаться к тебе. Потому что мне кажется, что я тебе необходима.

Ночь пролежал рядом с телом, владеющим частью богатств, которые топчешь, проходя тротуарами этого города. Проснулся от уханья в трубах. Затянутая в джинсы Фанни принесла мне завтрак. Тяжело груженый поднос поддерживал ее голые груди. Сказала, что ей пора на совет директоров. И одевалась, пока я в уюте постели пытался избыть похмелье, глотая стакан за стаканом грейпфрутовый сок из бездонной жестянки. Вслед за которым отважно отправил тарелку длинных и тонких ломтиков бекона, поджаристые кукурузные оладьи, виноградный джем и кофе. Прогадился, будто ангел, витающий среди звезд. И принял ванну, распевая под хлопьями ароматической пены.

Расстроенные глаза Фанни, воротившейся к часу дня. В аккуратном коричневом костюме она стояла в проеме двери, стягивая черную пелеринку. Чуть голубели вены под кожей. Я сидел в белой гостиной, слушая вечерню и думая о Европе. И когда черного дерева горничная вошла с пылесосом, Фанни сказала, давай смотаемся куда-нибудь, день нынче такой чудный.

Мы лежали на сером пляже. Длинные волны, накатываясь, били о песок. Чайки макали в пену клювы. Фанни сказала, что сто лет не заглядывала в подземку. Да и не хочет заглядывать. Я ответил, не хочешь, не надо, и ушел от нее на целый квартал. Она бежала за мной, гневно сверкая глазами. Жестким кулаком двинула меня по поврежденной руке. Так что плечо у меня вдруг обмякло и заныло, будто расшатавшийся зуб. И мы, рассмеявшись, спустились к темной гремучей скоростной линии, из конца в конец просквозившей город. Я видел глаза Фанни, встревоженные, ожидающие. Рыщущие по необъятной людской толпе. По толстым женщинам, укутанным в пальто. По старикам в наглухо застегнутых на молнии куртках, в белых носках, торчащих из помятых ботинок, старикам с остановившимися глазами сновидцев. По раввину в черном, держащему за руку мальчика с широко распахнутыми глазами. По портрету Мисс Подземки. С такой же улыбкой, какой улыбалась мисс Мускус. Когда замечала, что я вглядываюсь сквозь платье в ее прекрасное тело. Солнечный свет. Над островами бухты Ямайка. За грязью и копотью окон вагона. Лачуги на болотистых пустошах, илистые бухты. Дым мусорных свалок. И сойдя на последней станции, мы по чужим мостовым направляемся к океану. Проходим кварталом пустых серых домов. На дощатом променаде она крепко стискивает мою руку. Душистый ветерок вздувает сзади ее волосы. Лежа на песке, обнимает меня. В аэропорту взлетают и садятся самолеты. Корабли на горизонте. Теплое солнце. Морем пропахший воздух. Рушатся океанские волны. Фанни, держа меня за ладонь, произносит, Корнелиус.