Юрий Мамлеев - Блуждающее время

– Где Роман-то? – вежливо спросил Егор. – Вы-то меня узнаете?

Губы Шептуна продолжали шептать, но глаза его гостеприимно улыбались.

– Входите, входите, молодой человек. Внутрь войдите, здесь мы вас встретим хорошо.

И Егор вошел. Квартирка, при всей своей малости, была необыкновенно странной. В чем же была странность этой квартиры? Она была уютная и вместе с тем безобразная. Именно в этом безобразии и заключалось странное уютство, верней, непонятное безобразие было такое гостеприимное, такое безграничное, как пещера. Пещера в аду, которая говорила, что безобразие – есть уют, особый уют.

Роман лежал на кровати. Лицо его было светлое-пресветлое. Он улыбался так, как, наверное, улыбался бы и при смерти. Ничего его не брало. Он мечтал умереть с улыбкой. Шептун, однако, вернулся к столу. Быстро посмотрел на Егора, и вдруг шепот его прекратился. Он, вроде, стал полунормальным таким человечком. Сел на стульчик прямо около кровати Нарцисса в гробу.

Но вместо того чтобы шептать ему на ухо, как шептал когда-то в подвале, посмотрел опять на Егора, загадочно улыбнувшись, и сказал:

– Я знаю, зачем вы пришли, дорогой.

Егор не смутился. Он уже привык к таким неожиданностям.

– Если знаете – тогда и говорите, зачем я пришел.

Шептун посмотрел на Романа и спросил его:

– Сказать?

Лицо Романа светлело все больше и больше, как будто это странное просветление могло идти внутрь, все дальше и дальше внутрь…

– Да мне все равно, – ответил он, – говорите ему, что хочет. Мне все равно…

Егор смотрел на них с удивлением, скорее с любопытством.

«Вот уж парочка», – подумал он.

– Вы пришли ко мне, – тихо сказал Шептун, – потому что хотите знать, где Никита именно сейчас проживает, чтобы выведать, дорогой мой, его тайну…

Егор замер.

– И что дальше? – внезапно спросил он.

– А дальше… Я могу дать вам адресок один. – Шептун вдруг опять перешел на шепот: – И найдете там Никиту-то своего.

Он подошел к комоду и достал оттуда записочку. Вернулся потом к Егору.

– Адресок мной уже заранее приготовлен. Вот так.

Сунул Егору в ручку записочку, а потом возьми да и чмокни его прямо в щечку, и отошел в сторонку, и снова шептать стал.

Егор не особенно смутился, записочку положил в карман, опять оглянулся и спросил:

– Откуда же вы все это знаете? И адресок, и вообще…

Шептун тут же ответил:

– А потому что шепот везде здесь. От шепота и знаю. Это, если хотите, Егор, целое царство шепота, с того света тоже шепчут. Только прислушиваться надо. Очень точно слышать надо. И вот со всех концов шепот-то ко мне и стекается, даже умерших, – перешел он внезапно на визг, но тоже шепотливый такой. – Вот отсюда я и знаю все. Из шепота! И адресок этот приготовил заранее.

В это время в дверь раздался резкий звонок.

Роман даже вскочил с постели, как будто это нарушало его нарциссическое оцепенение. Шептун пошел, открыл и что же – на пороге стоял он, Боренька-хохотун. Егор тоже оцепенел, но уже от удивления.

– Входите-входите, Боренька, – пробормотал Шептун.

И Боренька вошел, тихой такой, вкрадчивой походкой.

Шептун только развел руками.

– Метафизическим гостям всегда рады, – раздался вдруг голос с постели. Это был голос Романа, Нарцисса в гробу.

Все как-то прояснилось, но не совсем.

Егора поразило, что Боренька-то мрачен был по-особенному и хохота не раздавалось. Обычно на такие замечания Боренька хохотал, а здесь промолчал. И Егор почувствовал сразу, интуитивно, всей обнаженной кожей своей: с Боренькой что-то произошло. Боренька хохотать-то перестал, но первопричина этого хохота так в нем и осталась. Первопричина была тайная, и суть ее была в том, что мир нелеп, и к тому же иллюзорен, и можно потому хохотать над ним. Так, примерно, объяснял Боренька. Итак, хохот пропал, а первопричина осталась. И потому Боренька выглядел мрачновато, ибо внутри-то все застыло, а хохот исчез.

Присели у стола.

– Что же делать, – Егор нервно мял в кармане записочку.

Записочку к самому Никите, кто знает, от него, может быть, и к самому Павлу.

Шептун взглянул на Егора и вдруг подошел к Бореньке и на ушко ему шепнул: «Адресок-то я припас и дал вон Егорушке. К Никите ведь все сходится».

– Откуда же адрес? – спросил Боренька мрачно, без всякого хохота.

– С шепоту, откуда же еще, – вставил Нарцисс в гробу, а личико его настолько просветлело, что казалось, он парил в любви к себе.

Боренька попросил водочки, и рюмочка нашлась; выпив, он вдруг оживился, даже мрачность чуть сошла, а хохота не было, и, повернувшись лицом к Егору, Боренька легко сказал: