Наталия Ким: Родина моя, Автозавод

В комнате Кости имелись стол, табуретка и раскладушка. Одежда развешана на гвоздиках, на окне — решетка и полное отсутствие занавесок. Недавно переехали, подумала я, но Костя будто прочитал эти мысли и пояснил: родители считают, что книги и мебель вообще вещи ненужные. На вопрос, кем работают его родители, парнишка замялся и неопределенно махнул в воздухе пальцами. Только через пару лет я узнала, что Костин отец был милиционером, которого зарезали какие-то уголовники по заказу его собственной жены. Костиного папу она не любила, но терпеливо ждала, когда мужу наконец дадут нормальную квартиру, жить с ним, впрочем, совершенно не собиралась — у нее был давний постоянный любовник, мыкавшийся по съемным углам. Преступление разоблачили, когда Костину маму убили те же люди, которым она заказала мужа, — помимо денег за услуги они потребовали у нее ключи от его машины, что в ее планы не входило. К тому же, как выяснилось на следствии, мама и бывшую свекровь со временем собиралась отправить вслед за сыном и даже успела дать задаток.

Таким образом, в шесть лет бедный Костя остался на попечении Анны Марленовны, бабушки по папиной линии. Бабушка продала все, что только возможно было продать, и поставила погибшему сыну дорогущий памятник — каменную мраморную глыбу с портретом сына в милицейской форме во весь рост и трогательными стихами: «Подлая змея укусила тебя, но погибла сама, окаянная. Я всю жизнь, сынок, буду помнить тебя, не прощу никогда виноватую». Под датами было выведено позолоченными буквами, курсивом: «Трагически погиб при исполнении». Этот памятник мы потом с Костей не раз и не два вместе оттирали от грязи после зимних долгих месяцев, уже будучи совсем взрослыми — на родительскую субботу. Анна Марленовна к тому моменту упокоилась неподалеку от сына, в колумбарии Введенского кладбища.

Анна Марленовна истово ненавидела советскую власть, именно по этой причине Костя просил меня спрятать пионерский галстук. Еще она ненавидела евреев, потому что ее собственный отец, детдомовец, был тихим тщедушным евреем, расстрелянным в 48-м году за растрату, ее же саму всю жизнь именовали жидовской мордой, к тому же доставалось за идиотически звучавшую фамилию. По ее рассказам, отца, совсем маленького, замурзанного и заплаканного, нашли в собачьей конуре деревенские дети. Когда же его привезли в детдом, нянечка, простая бабка, «отсталый элемент», украдкой крестившая еду перед трапезой, всплеснула руками — у мальчика были мягкие и яркие рыжие кудри: «Матерь Божья, жиденок-то светится весь, ну чисто как ангел!» Няньку подняли на смех, дали найденышу гордое советское имя Марлен, отчество — Владимирович, ибо все советские дети — дети Ильича, а фамилию, словно в насмешку, прилепили именно такую — Какангел.

Как Марлен попал из Харькова в Ленинград, а потом в Москву — Костя толком не знал, особенно не интересовался, а со смертью бабушки и спросить стало не у кого. Костю гораздо больше интересовали родственники его матери — там был большой русопятый клан, но Анна Марленовна позаботилась о том, чтобы следы этой «подлой крови» затерялись, так что единственным упоминанием о том, что мать все-таки была, являлась строчка в метрике. Анна Марленовна об усопшей невестке при мне отозвалась один раз, но зато крепко: «Сиська тараканья мать его была!»

Своего же сына Максима Анна Марленовна родила неизвестно от кого, поэтому он тоже носил ее проклятущую фамилию. Сама она до пенсии трудилась учетчицей на складе, нрава была сурового, и единственным, что озаряло ее бытие, был сын-милиционер, человек, судя по всему, честный, простой и прямолинейный, в которого она вложила все свои скупые эмоции и недюжинные жизненные силы, страшно им гордилась, любила преданно и бескорыстно. Костю же бабушка едва терпела — слишком был похож на невестку-убийцу, но честно пыталась делать так, чтобы внук ни в чем не нуждался. Он и не нуждался, был неприхотлив, аккуратен, рос милым, открытым ребенком, разве только слишком заискивающим, чуть-чуть слишком заглядывающим в глаза знакомых и незнакомых людей, ища одобрения.

Мы учились в разных школах, я в «спецухе», он в обычной, после восьмого класса Костя поступил в ПТУ, пошел учиться на краснодеревщика. Иногда мы встречались и гуляли, болтая про самые разные вещи. С Костей всегда было нетрудно и приятно общаться, он умел выслушать и утешить, был деликатен и тактилен, легко мог обнять или погладить по голове. Единственное, что огорчало и озадачивало — он сам никогда не задавал вопросов. Слушать — слушал, реагировал, был участлив по-своему, но никаких «как дела», «как настроение» или «чем помочь». О себе же, своих мыслях, радостях и горестях Костя мог говорить часами, и, как ни странно, это не наскучивало и не утомляло.