Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте

– Так вроде как я вас уже обилетила… – продолжала не понимать кондукторша.

– Ну, да, вот он. – Мария Игоревна пряно улыбнулась. – Но мне нужен ещё один.

– Зачем? – не удержалась кондукторша влезть в тайны чужого существования.

– Надо, – твёрдо ответила Мария Игоревна. Как отрезала.

Дальнейший разговор оказывался бессмысленным. Кондукторша пожала плечами, тщательно пересчитала мелочь, оторвала от рулона очередной клочок.

Мария Игоревна села на место, принялась считать. Цифры снова не совпадали: счастливый билет, вероятно, был "с другой стороны" от того, что она купила раньше, и достался кому-то из соседей по вагону, людей чужих, безмолвных (тупо уставившихся в окна) и равнодушных.

– Первая моя пьеса была про бинокль. Человек наблюдает в бинокль за жизнями других людей, соседей, случайных прохожих. За некоторыми квартирами он наблюдает подолгу, систематически, словно хочет выведать какую-то важную тайну. Или, как это происходит в фильмах

Хичкока, стать свидетелем преступления, чтобы потом, с помощью роковой блондинки, раскрыть его.

Это раскрасневшийся Галуст пришёл в малый репзал и рассказывает, пока все занятые в постановке Димочки Шахова соберутся на первую репетицию. Сальная чёлка прикрывает лоб с вечными прыщами, заляпанные жирными прикосновениями очки – даже со стороны видно: а каково ему изнутри смотреть в них? Непонятно.

– День за днём, год за годом он вглядывается в дома, что напротив, отлавливает отдельных персонажей на улице, скользит внимательным взглядом по крышам, вдруг, там, среди чердаков и телевизионных антенн, откроется нечто необычное, но ничего такого не происходит.

Жизнь людей оказывается скучной и неинтересной. Всё понятно и объяснимо, банально, заурядно, тривиально. Да и роковой блондинки, любовницы и единомышленницы, тоже нет.

Мария Игоревна знает, что "проект" обречён. Ей просто некуда деваться. С Гелей Соколовой-Ясновой, старающейся поудобнее усесться в неудобном кресле, тоже всё более или менее понятно: вот она уже достала блокнотик, с которым ходит буквально на все репетиции, дабы не пропустить ни одного указания режиссёра, кем бы он ни был (верит автоматически). Но что же делают здесь остальные "занятые"?

Мария Игоревна огляделась: в основном молодняк, "заслуженная" она тут одна: знак высокого доверия и уважения, принятого ей оказывать, или?!

– Но я не дописал этой пьесы, потому что у такой истории нет разрешения, она не может ничем закончиться, понимаете?! – Галуст переходит на высокие регистры. – Ничем. Жизнь не проходит, но прошла. Жизнь пошла и невыразительна. Хотя когда Дима Шахов обратился ко мне с предложением сделать текст для его документальной постановки, я подумал, что…

И тут Галуст задумался. Окончания его фразы ещё пока что не существовало в природе.

Выручил стремительно ворвавшийся в репзал Шахов. С криком:

"Репетировать! Репетировать!" – он уселся во главе длинного стола и осмотрел присутствующих, радостно, но и одновременно требовательно.

Сразу стало ясно, кто в доме хозяин.

– История про бинокль, придуманная Галустом, и в самом деле не имела продолжения, – подхватил разговор господин режиссёр, закидывая ногу на ногу, творчески откидываясь на командном стуле, – сразу понятно, что она выстроена слишком искусственно…

Галуст покраснел и отвернулся к окну в углу комнаты.

– И искусно… – поправил себя Шахов, вдохновенно поглаживая шевелюру: да-да, в театре все обязаны говорить друг другу комплименты, ничего не значащие слова похвалы и одобрения, без коих между тем не делается ни одно дело, без коих, между прочим, актёры высыхают, как растения, которые забыли полить.

И Шахов выдержал выразительную паузу, дав Галусту прийти в себя.

– А вот идея с беременными женщинами, посетительницами гинекологического кабинета, мне показалась более удачной. Потому что женщина даёт нам жизнь, значит, продолжение всегда следует. Даже если оно и вынесено за границы спектакля или сцены. Галуст, честь ему и хвала, записал несколько монологов женщин, пришедших на приём.

Среди них – одна беременная, другая – страдающая от бесплодия, третья – подцепила какую-то заразу от своего любовника, а четвёртая с желанием сделать аборт. И прервать, так сказать, только-только завязавшуюся жизнь.

Мария Игоревна задумалась: кого же поручат ей – для роженицы она старовата, аборт в её возрасте выглядит как нонсенс. Лечиться от бесплодия в её годы тоже нелепо.