Дмитрий Бавильский - Сделано в ССССР Роман с китайцем

(никогда не доверял и всегда ждал подвоха), лихорадочно пытаясь запомнить место, где.

Три дерева от шоссе, потом десять шагов вправо до молодой березки, потом повернуться на 180 градусов и еще десять шагов до трех елей, между которыми и. Разровнял землю, присыпал сухими листьями, иголками. Это хорошо, что лес смешанный, почему-то подумал, когда возвращался к машине, отряхивая на ходу руки.

В подъезде столкнулся с соседкой, заплаканной и еще более согбенной.

Ну из соседней квартиры, что сидит в метро, смотрит на пассажиропотоки, опускающиеся и поднимающиеся по эскалатору, и справок не дает. Та кинулась к нему, как к родному, начала причитать, ввалилась в квартиру, постоянно извиняясь. Из ее скороговорки Гагарин понял, что внучок ейный Эмка (Эммануэль, если помните) скопытился, рак крови, лежит-умирает, сказано священника звать, потому что надежды никакой.

Гагарин собрал волю в кулак, пришел в себя (если тебе плохо, помоги тому, кому еще хуже, оно и отпустит), плотно сел на телефон, начал обзванивать коллег. Соседка стояла рядом, словно бы этими звонками он мог что-то решить, помочь ребенку. Она, простая и несчастная, не знала, что делать, растерянная, мгновенно подсаживалась на чужую инициативу, заменяющую ей собственные усилия.

Очень скоро диагноз подтвердился. Доктора в телефонной трубке говорили тихо и сосредоточенно. Олег представлялся.

– Здравствуйте, это доктор Гагарин из первой городской реанимации…

И тогда его коллеги начинали говорить чуть более бодро. Но так же тихо и сосредоточенно. Олег слишком хорошо знал этот тон, его тоже иногда, в прошлой жизни, беспокоили родственники и знакомые погибающих пациентов. Скорбная мина на лице и стальная вата в голосе

– профессиональная маска спасателя. К некоторым она прирастает так, что потом не отнять, так и живут – в скорби. В вечной скорби вины и соучастия.

Соседка терпеливо ждала. А Олег напряженно думал. На подошвах башмаков хрустел придорожный песок. Палая хвоя пристала, запутавшись в шнурках (Олег покупал только коричневые туфли и только со шнуровкой – четко убежденный в том, что это классика и она никогда не выйдет из моды. Он терпеть не мог всех этих новшеств, связанных с изменением формы носка, сначала в сторону предельной тупости (едва ли не квадратности), затем – в сторону восточной узости, задранной, как у Карлика Носа на каких-нибудь средневековых миниатюрах. Только умеренность и классика. Только покой и воля. Покой и воля.)

Вот он, наконец, и выпал – зримый, а отнюдь не умозрительный случай, когда ты реально можешь помочь человеку, спасти его. Спасти его, когда это уже никто не может сделать. Не отвлеченные умствования о процветании всего человечества, но конкретный мальчишка, не успевший пожить как следует и совершенно не виноватый в экологическом неблагополучии, запустившем часики злокачественных образований.

– Хорошо, вы только обязательно меня дождитесь, – распорядился он, встал.

Соседка посмотрела на него глазами старого спаниеля. Она беззвучно, безнадежно плакала, понимая, что… А впрочем… вдруг… вдруг чудо или что-то такое… ведь он врач, значит, знает… значит, может помочь… даже если все вокруг отказали… ведь бабушке умирающего не докажешь, что сделали все, что могли…

Гагарин понимал коллег, их невидимый героизм, не оплачиваемый ничем

(и никем) энтузиазм. Это он за них, и за них тоже решил впрячься и… и… помочь.

Точно так же споро, как утром, отмахнувшись от усталости, от тяжести в висках (потому что цель, потому что азарт: вот она проверка на вшивость, приятно осознавать себя хорошим и… всемогущим, чем черт не шутит, человеком, человеком, да), к тому самому облезлому перелеску, по сухой осенней траве, машины мимо туда-сюда, не очень часто, но днем как же без машин?

И понял, что не может найти, что место потерял, что нужно было бы какой-то колышек вбить, опознавательный знак. И сердце заметалось загнанным зайцем и снова предательский пот между лопаток и холод внизу живота, и сам заметался, забегал в поисках исходной точки, главное ее найти, исходную точку, чтобы от нее три шага туда, десять туда, повернуться на 180 градусов…

Но ничего не вышло. Тогда сел возле авто, закурил, уставился на облака, вспомнил про Голос, который навещал его время от времени с ценными указаниями, и мысленно возопил к голосу, мол, не мне же надо, я ребенку помогаю, ребенку, понимаешь…

Ничего не ответило небо, облака продолжали беззвучно таранить пики деревьев, исчезая за поредевшими верхушками. Еще чуть-чуть – и пойдет снег, может быть, первый снег в этом году. Гагарин стряхивает оцепенение, встает и начинает поиск заново. Безветрие помогает ему искать.