Ирина Богатырева: Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант.

Там были тётки, сильно крашенные и с толстыми ногами в блестящих чулках из-под коротких узких платьев, они кричали, что из прессы. Мы с Сашкой сунулись было с нашим поручением, но он выставил нас тоже и убежал. Прессовые тётки, возмущаясь, стали спускаться. Сорокин мигнул мне, и мы проникли обратно на балкон, встав с краю.

Погас свет, и всё началось. Это оказалось выступление буддистских монахов. Они пели жуткими, нечеловеческими голосами, гудели и звенели своими медными инструментами, их ритмичные, громоподобные мантры разливались по залу. Мы с Сашкой оглохли и обалдели. Зрители в партере сидели на полу в позах лотоса и качались мерно, как озеро на мелководье.

Прошло минут пятнадцать, и дверь на наш балкон открылась. Вошёл тот, кто был нам нужен, за ним ещё несколько человек, а потом мужчина с женщиной, похожие одеждой на птичек – нарядного самца и серенькую самочку. Наш клиент суетился, устраивая их получше.

– Сашка, смотри! – я обомлела: в мужчине, вошедшем последним, узнала БГ.

Он был такой, как на всех фотографиях последнего времени: крупный, широкий, в ярком разноцветном пиджаке, с тугой бородкой, как у

Тутанхамона. Они с женой остались стоять, и лица их были спокойны и серьёзны. Когда мантра кончилась и буддисты в партере стали совершать ритуальные поклоны, БГ повернулся и вышел. Мой клиент потянулся за ним, и если бы не Сорокин, я бы так и упустила его в тот вечер.

Помню, я думала: если он так похож на свои фотографии сейчас, значит и тогда, тогда тоже он был в точности такой, как на старых своих фотографиях.

– Мелкая влюбилась! – ржёт Толька. – Мелкая влюбилась как дурочка.

Да у него дочь тебя старше!

– Толик, отстань. Ничего ты не понимаешь.

Я забираюсь на антресоль.

– Зачахнешь же! – кривляется Толька. – Пива будешь?

– Не буду.

– Чего так? Завязала? О, Мелкая пить завязала! Ты же станешь сухая, как редиска! Осталось тебе теперь только в монастырь уйти.

Буддистский! Омммм, – ржёт. – Вот куда идёт наше дворянство!

Дед Артемий повесил на меня ярлык. Толька разболтал – теперь об этом знает вся Якиманка. Смотрят на меня странно. Того и гляди поверят. И я поверю вместе со всеми. Кто её там разберёт, эту кровь…

Моему отцу снились голубые гусары. Он любил об этом рассказывать: голубые мундиры и золотые эполеты, бравада, усы и взрывы шампанского. Бешеные скачки по ночной степи, сполохами синего пламене – хлопающие на ветру незастегнутые мундиры, искрами по ветру

– эполеты и аксельбанты. Бешеные скачки, вечные скачки, и только звезда, красная звезда светит из черноты.

На полной скорости нас догоняет машина, водитель орёт что-то, крутит у виска и показывает назад. Есаул Уланов делает попытки понять, опускает стекло, орёт тоже, не понимает и переходит на мат. Водитель в машине злится, машет рукой и улетает от нас вперёд. Есаул оглядывается в недоумении.

– Э-э, ребята. Неполадки у нас. – Съезжает на обочину. Выходим.

Задняя шина порвана вдрызг.

– Менять, – крякает есаул. – Ты, Серёжа, когда-нибудь колёса менял?

Это ничего, это легко. Я тебе всё дам, покажу, а менять ты будешь, а то я пьяный, не поменять мне.

Гран надевает есауловы рукавицы, берёт домкрат. Я кручусь рядом.

Есаул уходит в машину, но возвращается.

– А и дизеля у нас маловато, ребята. Моя же машинка на дизеле скачет. Не дотянет до дома… Трактор надо искать, валюта-то есть…

Оглядывает чёрную степь. Где-то в её центре мерцают точки-огонёчки, окна какой-нибудь фермы.

– Туда, – по-военному говорит есаул Уланов, достаёт из бардачка бутылку и скатывается с дороги в темноту степи.

Мы с Граном возимся с колесом. Ночь зябкая. Только поставили, вернулся есаул:

– Ироды, ломаются! – орёт и матерится, ещё приближаясь. – При советах как легко было – бутылку дал, сколько надо солярки отлил. А теперь – то не то, это… Э-эх! Ну, ребята, выгружай, поеду к ним.

Денег-то у меня ни копья, авось, уломаю. Если кто-нибудь подберёт – прощайте, если нет – поедем вместе до дому.

Мы только успеваем выдернуть наши рюкзаки, как машинка скатывается на непаханое, поросшее быльём поле и мчится, подпрыгивая, в сторону дальних огоньков.

Остаёмся на дороге. Холодно. Пусто. Темно. Из кювета, их старых луж вылезают разбуженные, голодные комары. Ночевать всё равно негде.

Стоим. Потом пляшем. Потом бегаем кругами.

Вдруг в стороне фермы взревывает мотором техника. Потом две пары жёлтых лучей запрыгали по чёрной земле. Одна к нам. Мы замираем и ждём, что получится, но гораздо ближе фар и моторов – крики скота и лай. Почти тут же выпрыгивает к нам на дорогу небольшое стадо, молодые телята, овцы и ягнята, с мыком и блеянием, ополоумевшие от ночного бега, они переваливают через асфальтную ленту и скрываются в темноте по другую её сторону. Последним вылезает бычок с белой звездой на лбу, его гонит небольшая, но очень звонкая собачка, бычок замирает, увидев нас, и мычит в нашу сторону, но собачка сгоняет его, и вместе они скрываются в темноте.