Андрей Голяк - Удовлетворение

Короткая борьба и они вдвоём оказываются в воде по самые макушки.

Весело отплёвываются и смеются.

– Да, действительно, – Татьяна трёт глаза и мотает головой, – пахнет вкусно, а горькая!

Они ещё какое-то время дурачатся, брызгаются, ссорятся в шутку.

Потом Пепел снова занимает свою излюбленную позицию, устраивая голову на Татьяниной груди. Она целует его в висок и улыбается чему-то своему…

– Как ты жил-поживал без меня? Расскажи, – она старается спрашивать как можно равнодушней. Вроде бы разговор просто поддержать… Но голос сам собой становится таким ломким и непослушным, что приходится откашляться.

– Да как жил-поживал… Паршиво, честно говоря.

– Скучал по мне? А ну признавайся! – она теребит Пепла и пытается накормить пеной. Вкусно пахнущей, но жутко горькой на вкус, как уже абсолютно точно выяснилось.

– Скучал, конечно! Тьфу! Ну что ты делаешь, вреднюга!

– Сильно скучал? – Татьяна продолжает свои изуверские манипуляции.

– Уж-ж-жасно! Ну всё, сдаюсь, сжалься! – Пепел пытается вырваться, но Танина диспозиция намного выгодней.

– Водил девок срамных? Признавайся, а не то утоплю!

– Ни разу не водил! Как ты могла обо мне такое подумать! – Пепел в праведном гневе хмурит брови и делает стопроцентно честное лицо. -

Мне даже мысль такая в голову не приходила!

– Знаем, как же! Не приходила! Тебе не приходила – другим приходила! Неужто никто не пытался скрасить твоё одиночество?

– Нет! – Пепел поднимает руку в пионерском салюте. – Честное пионерское!

– А если совсем честно? – вдруг тихо спрашивает Татьяна. – Скажи мне, Лёш. Было?

Пепел не успевает отреагировать на резкую смену её настроения и дальше пытается дурачиться. Но Татьяна легонько высвобождается и отодвигается от него.

– Знаешь, почему я спрашиваю? Потому что хочу, чтобы ты оказался в чём-то виноват передо мной… Пусть будет больно, но тогда я сумею избавиться от собственного чувства вины…

– Ты передо мной ни в чём не виновата, Танюшка, – Пепел успокаивающе поправляет ей волосы.

– Виновата… – она отстраняется от этой мимолётной ласки. -

Говорят, в таких вещах нельзя признаваться… Да и я не шестнадцатилетняя девочка… Но я должна тебе сказать – не хочу, чтобы было что-то такое, в чём меня можно было бы уличить…

– Ну во-о-о-от! – насмешливо тянет Пепел, пытаясь разрядить обстановку. – Всё в лучших традициях русского рока. Самокопания в ванной…

– Замолчи! – она резко обрывает его и пару секунд молчит. – Я там, в Париже, сделала большую глупость. Ты ушёл, я была сама не своя. Никак не могла собраться, настроиться… Приехала туда на автомате… Кое-как провела переговоры… Потом бродила по городу, и всё время думала о тебе… Если бы ты знал, как мне тебя не хватало.

Я чувствовала себя брошенной женщиной. Брошенной в классическом понимании этого слова – обида, боль, одиночество… И ощущение своей полной ненужности кому-либо в этом мире… А ещё смутную боязнь, что больше никогда не будет хорошо…

– Бедная моя девочка…

– На банкете было много новых знакомств. Много интересных людей.

Я сцепила зубы, выбрала мужика посимпатичней… Это был представитель наших парижских партнёров… И провела с ним ночь… -

Татьяна подняла глаза на Пепла. – Господи, какая же я дура, что рассказываю тебе всё это.

Пепел ничего не ответил – он был занят внимательным изучением содержимого какого-то флакончика, случайно попавшего к нему в руки.

– Не стану врать – он оказался хорош в постели. Это стало дополнительным поводом глодать себя. Лучше бы я не делала этого – теперь чувствую себя последней дрянью. Не понимаю, зачем я тебе всё это выложила… Прости меня, если можешь. Пожалуйста.

Пепел взял её руку, повернул ладонью вверх и нежно поцеловал запястье. Помолчал. Потом произнёс:

– Не нужно себя винить. Во всём виноват я, и только я. Я оставил тебя одну, я заставил тебя мучиться одиночеством… Я толкнул тебя на это… Так что не нужно себя ни в чём винить.

Немножко подумал и добавил:

– И… Если тебе станет от этого легче… Я вёл себя всё это время не лучшим образом. Так вывалялся в грязи за эти недели, что отмываться придётся долго. Но зато многое стало на свои места…

Обещаю больше не доставлять тебе столько неприятностей. Если ты, конечно, сумеешь меня простить, любимая…

(занавес)

Мне кажется – он что-то вроде писателя. Монументальный стол, тяжеленное кресло (хотя офисное удобней) и старинная клацающая пишущая машинка – никаких компьютеров, потому что он так привык. Он вообще любит, как привык…