– Думаешь, мне будет приятно тут спать в дыму?
– Извини.
Она выбросила папиросу в форточку. Сидела, молчала, смотрела, как я мою посуду. Дыхание у нее было затрудненное, как будто она бежала и все никак не могла отдышаться.
– Ну, – сказала я, – все чисто, пора спать, утро вечера мудренее.
Милка встала, шагнула к двери, отворила. Сказал вдруг:
– Помнишь, мы к цыганке ездили?
– Нет.
Я лежала в темноте и, вместо того чтобы спать, вспоминала.
Все эти гадания, заклинания, наговоры, приметы были тогда одним из очередных Милкиных увлечений, как всегда страстных и как всегда недолгих. Меня она не соблазнила, но уговорила составить компанию.
Мне и самой иногда хотелось новых впечатлений.
Из дома вышли рано, к первой электричке. Стояла ранняя весна, за ночь подморозило. Мы шли нашей аллеей, и ледок хрустел под ногами.
– Смотри, – сказала Милка, – мы с тобой первые идем, никто до нас здесь не проходил, это хорошо, хорошая примета, не зря едем.
Цыганка жила в высоком доме на московской окраине. Пока мы туда добрались, солнце успело взойти и растопить ночной холод.
В комнате на диванчике уже молчаливо ждала очередь. У стены до потолка громоздились разноцветные одеяла. Очередь двигалась медленно, видно, цыганка говорила подробно. Я пропустила Милку первой. Она вышла с сияющими, испуганными глазами и сказала, что будет ждать меня на улице.
Цыганка сидела за белым пластиковым столом. Она указала мне на табурет. В мойке лежала грязная посуда. На плите в огромной кастрюле что-то кипело. Цыганка посмотрела на меня лошадиными глазами. И сказала, не смешав, не раскинув карты:
– Не бойся, он тебя любит, он к тебе вернется.
Никого у меня не было, никто от меня не уходил и потому не мог вернуться. Но я смолчала. Цыганка сказала, что у него, у этого призрака, проблемы на работе, начальник его невзлюбил, и что ему надо есть поменьше соленого, а мне – сладкого. На обратном пути, пока шли до метро, я смеялась над гаданиями и прочими суевериями.
Милка молчала и улыбалась.
Я услышала шорох и поняла, что какое-то время спала. Открыла глаза и увидела Милку в белой ночной рубашке. Милка прокралась к плите и потрогала чайник.
– Что, – сказала я, – пить хочешь?
– А я так и знала, что ты не спишь.
Свет мы включать не стали. Я сидела на раскладушке, завернувшись в одеяло. Милка сидела за столом, попивая чай и покуривая. Я разрешила.
Кухня у нас крохотная, так что мы были друг к другу совсем близко.
Она мне не стала рассказывать об этом городе из телевизора, как он ее встретил, чем она там занималась, на что жила. На самом деле я даже не знаю, где все произошло, в этом ли городе или в другом, сама я ничего не спрашивала по своей врожденной привычке, что Милка рассказала, то рассказала. Передаю, как запомнила и как умею.
“Он ужасно боялся весны, говорил, что весной с ним происходят всякие несчастья или с близкими, все время хоронит кого-то каждую весну.
Потому смотрел на календарь и говорил, – не хочу. Но на календаре она уже была, весна. Но погода стояла совершенно зимняя, морозы установились тихие, ни ветерка, и с каждым днем все холоднее и холоднее, даже страшновато, – будет конец?
Он был младше меня на пятнадцать лет и девственник. Сам сказал. Он в смысле сознания совершенный ребенок, младенец, все о себе выкладывал, весь открыт. Что касается стеснения, это у него не было нисколько. Влюбился, удивился, – потому что первый раз, – и всем рассказал. Он приходил ко мне на работу и сидел, ждал, когда я закончу. Хорошо, там у нас почти семейные отношения были, на службе.
Посмеивались, конечно, но без злобы.
Я уже знала, в чем дело. Судьба шевельнулась, приоткрыла то есть глаза, еще не посмотрела на нас, но мы уже почувствовали.
У нас долго ничего не было, он не знал, как подойти, опыта никакого, а я не поощряла. Если меня касался, то его сразу в дрожь бросало.
Внешность у него тебе бы не понравилась, я твои вкусы помню.
Субтильный, совершенный мальчик, если бы не борода, это он для солидности, конечно, отрастил. Но глаза! На меня никто так не смотрел, я впервые увидела действительно влюбленные глаза. Я в этом смысле не обделенный человек, ты знаешь, но так на меня никто не смотрел. И еще он говорил, не мне, а одной моей приятельнице, что я богиня. Смешно, но трогательно.
Я боялась, у нас так ничего и не произойдет. Он от восторга передо мной в замочную скважину ключом не мог попасть, руки ходуном ходили.
У него была квартира, а я угол снимала. Он уговорил мать уехать на три дня к сестре, и я ломаться не стала, пошла к нему. Я была спокойна абсолютно, счастливое такое спокойствие, мягкость, я себя так никогда еще не чувствовала, а он, я уже говорила, едва дверь открыл передо мной. Я стояла и улыбалась, это такая улыбка, не внешняя, а внутренняя, она до сих пор во мне осталась, ты видишь.
Читать дальше