Елена Долгопят - Рассказы

Вячеслав Михайлович был нелюбопытен, а кроме него, никто в сейф доступа не имел.

Я перелистал эту тетрадь, когда уже все произошло, и нашел запись о том совещании. Запись делает мою реконструкцию почти точной.

Совещание долго не начиналось. Полковник читал бумаги за своим большим столом. Мы все, человек около двадцати, сидели тихо.

Иные поглядывали на часы.

– Это всегда так? – шепотом спросил я Вячеслава Михайловича. Я впервые был на совещании и не знал обычая.

– Нет. Мы просто ждем человека, довольно странного. Впрочем, сами увидите.

– Если дождемся, – прошептал молодой офицер, сидевший с нами рядом на жестком стуле.

Надо сказать, почти вся мебель на объекте, даже в начальственном кабинете, была, как и плакаты, из тридцатых годов. Жесткие прямые стулья с черной дерматиновой обивкой, массивные деревянные столы, черные лампы и черные тяжелые телефоны. Чем объяснить подобную сохранность старины, не знаю. Возможно, слишком накладно было завозить новую мебель.

Ожидание длилось.

– Это какой-то важный человек? – прошептал я.

– Работник хороший, – отвечал Вячеслав Михайлович.

Среди ожидающих был, между прочим, и тусклый майор. Никакой особенной роли в моем повествовании он не имеет, кроме той, что был как бы свидетелем моей жизни. Можно отыскать этого майора, спросить обо мне, и он подтвердит, что я был. Если жив и помнит.

Полковник читал, многие уже шептались. Я слышал что-то об обеде у Брусиловых, о разбитом стекле, о новых ботинках. Ботинки жали.

Вдруг дверь распахнулась, и все смолкло.

Лет ему было под сорок. Все еще капитан. Взгляд казался то ли подслеповатым, то ли растерянным.

Он вошел, тихо притворил дверь и тихо прошел на свободное место у кондиционера. Туда никто не сел, потому что от кондиционера дуло. Этого человека я видел прежде в столовой. Он ел очень медленно, и товарищи по столу не стали его дожидаться. Как потом выяснилось, он вообще был человек медлительный и рассеянный.

Мог, к примеру, в ясный летний день зайти в лес, сесть на пенек, закурить и засмотреться на дым, на колеблемую насекомым былинку, на трепетное пятно света. И просидеть так часа два, забыв не только работу, но и собственное имя. Мог он забыть дома фуражку и так явиться на службу. Говорили даже, что как-то раз он потерял пропуск и не мог выйти из здания. Трое суток провел в заключении, пока начальство не оформило бумаги. Спал прямо на столе, ел, что приносили товарищи, много работал, писал записки жене.

Работник – техник – он был хороший. Начальник в добрую минуту говорил даже: на вес золота. В этот раз он сказал, что лишит его выходных, и начал объяснять поставленную перед нами задачу.

Опоздавший, казалось, не слушал, но вдруг задал толковый вопрос.

После совещания Вячеслав Михайлович подвел меня к нему и представил. Капитан обрадованно сжал мою руку.

– Я столько о вас слышал!

Из дверей вышел адъютант и позвал капитана к начальству.

– От кого и что он мог обо мне слышать? – спросил я Вячеслава

Михайловича.

– Думаю, от Валентины. Библиотекарша – его жена.

– Да я видел ее три раза! И десятком слов не перемолвился!

– Не знаю, голубчик.

Два замечания:

Первое. Запись из той тетради я так же привожу по памяти, как и события.

Второе. Ключевые в данном повествовании события я не записывал.

Не помню, сколько прошло времени, но я ощутил, что оно прошло, потому что почувствовал – Новый год приближается. Именно так, все стоит и ждет, а он движется. В детстве кажется, что запаздывает, а уходит слишком быстро.

Я думал, что встречу Новый год один-одинешенек во всей гостинице, не считая дежурного администратора. Сяду в фойе перед телевизором и выпью один бутылку шампанского. Кажется, был последний выходной день перед Новым годом, когда я купил эту бутылку.

Продавщица, Галочка, была по специальности глазным врачом. Место в поликлинике оказалось занято, и хорошо, что нашлось место продавщицы, – Галочка не сумела бы сидеть дома. Часто прямо в магазине она давала врачебные советы.

С этой тяжелой бутылкой я, не заходя в гостиницу, отправился в столовую завтракать. По выходным в столовой почти не бывало народу, офицеры сидели дома и гражданские – дома, в своей

Москве; только у меня дома не было.

Я взял омлет и можайское молоко. Сел в углу, лицом к залу. Я слышал, как по плацу идут солдаты и поют "Не плачь, девчонка".

Под потолком, покачиваясь, висели серебряные гирлянды.

Отворилась дверь, и вошел капитан. Он взял манную кашу, чай и бутерброд с сыром. Я тогда и не подумал, почему это капитан завтракает не дома.