Елена Долгопят - Рассказы

Сарай стоял в глубине сада, за кустами смородины. На двери висел замок.

Павел отворил дверь, вошел, щелкнул выключателем, и сарай осветился.

Василий Иванович шагнул за порог, огляделся. Старик Степанов держал здесь когда-то дрова и уголь. В те времена в щели сарая задувал ветер, сквозило закатное солнце, осыпалась с потолочных балок труха, крысы шуршали и, ничего не боясь, выходили навстречу. Нынче все преобразилось. Внутреннее пространство сарая словно увеличилось. Все щели в стенах были законопачены, гнилые доски заменены новыми.

Василий Иванович заметил:

– Как прекрасно сосной пахнет.

Посреди сарая на чисто выметенном земляном полу стоял тяжелый, простой стол. К краю столешницы были привинчены блестящие тиски.

Возле них лежал маленький кассетный магнитофон.

– Магнитофон для лилипутов, – сказал Василий Иванович, недавно читавший внуку книжку про этот народец. – Импортный? Я такого не видал.

– И никто не видал. Я его сам сделал недавно. Детали есть импортные, не спорю.

С балок свисала цепь, на ней крепилась лампа, и ее можно было поднять на цепи повыше или, наоборот, опустить, что Павел Егоров и продемонстрировал, и магнитофон осветился ярче.

Стена по правую руку от входа была занята прочными полками. На них чинно стояли самые разнообразные вещи: круглый медный шар, мотоциклетный двигатель, швейная машинка "Зингер", молочные бутылки, старые подметки, гвозди в жестянках, и много было еще различного хлама, содержащегося, правда, в чистоте и порядке. У стены по левую руку стоял большой самодельный шкаф с закрытыми дверцами.

– Я могу и телевизор собрать, не то что магнитофон. Починку любую могу. Хотите утюг, хотите автомобиль "Волга".

– Много к вам народу ходит чиниться?

– Никто пока.

– Это удивительно.

– Я потому что своим был занят.

– Им? – указал Василий Иванович на магнитофон.

– В общем и целом.

Участковый обошел стол, приблизился к небольшой каменной печурке.

Потрогал.

– То-то я чувствую, жарко здесь.

– Это я чайник грел. Я чай пью, когда работаю.

У печурки стояла двуручная корзина с углем.

– А где же вы на зиму дрова с угольком храните, если не здесь?

– Навес поставил с той стороны дома.

Василий Иванович открыл печурку. Угли уже прогорели.

– Чудеса: городской обыватель, а все тонкости деревенские знаете – и как печку сложить, и как протопить, и как не угореть, и как тепло удержать.

– Я мальчиком живал в деревне, у тетушки.

– Далеко деревня?

– За Уралом.

– Далеко.

Василий Иванович вновь повернулся к печурке, открыл, поглядел на остывающий уголь.

– Я что-то запах не пойму. Как будто не только углем пахнет.

– Кислотой. Я металл протравливал и капнул.

– Это вы осторожнее. Не дай бог пожар. Или взрыв.

– Пожара не было, а взрыв, честно скажу, был небольшой на прошлой неделе. Больше не повторится.

– Будем надеяться.

Василий Иванович подошел к столу. Магнитофончик сиял в ярком свете металлическими частями.

– И хорошо звучит?

Павел Егоров нажал на кнопку. Раздался шум голосов, ропот толпы, из которого выступили ясно голоса: "Здравствуй, Валя". – "Здравствуй,

Евдокия. Внуки скоро приезжают?" -…

Голоса звучали чисто, естественно, как будто здесь и сейчас.

…– "Через неделю, должно быть. Хотя бы распогодилось…"

Павел Егоров остановил запись.

– Евдокия – это Касымова Евдокия, я ее узнал.

– Да?

– Где вы ее записали?

– На рынке. Включил запись попробовать, здесь микрофон встроенный.

– Мощная штука. А с кем она говорила, Евдокия? Что за Валя? Почему я не знаю?

– Да ведь я тоже – не знаю.

– Но вы же видели. Какая она из себя?

– Бабулечка. Не помню точно какая. Я ведь в сторону отвернулся, чтоб не догадались.

Участковый посмотрел в светлые глаза с черными, в ночь высверленными зрачками. Надел фуражку.

– Катерина уже чай заварила, я полагаю. Не выпьете с нами?

– Не откажусь.

Раньше, у старика Степанова, в доме было тихо и пыльно. По телевизору он только футбол смотрел или хоккей. Радио у него сломалось году в семидесятом, а новое он не стал покупать, но и старое не выбросил. Дочь приезжала к нему из Москвы в месяц раз.

Убирала, подстирывала.

Участкового не чистота в доме удивила, не прозрачность обычно мутных стекол, не белизна занавесок, а то, что почти вся стариковская мебель осталась в доме на своем месте. И диван, и буфет, и круглый стол, и лампа. Даже телевизор остался прежний, и радио, которое, правда, обрело голос в умелых руках и теперь бормотало тихонько, мирно. Создалось впечатление, что новые жильцы не привезли с собой ничего, кроме носильных вещей и инструментов. И даже чашки, из которых пили чай, были стариковские.