Николай Климонтович - Последние назидания

Он обрадовано голосил про синий троллейбус, наивно ухватываясь за эту соломинку, радостно убеждаясь, что все-таки мне нравится.

Но – текуча и мятежна созревающая душа – у этого платонического любовного треугольника был вопреки законам геометрии четвертый угол.

В третьем отряде состоял один паренек по имени Юрик, годом меня старше. Его мать была примой Театра кукол, красавицей неземной, на нее смотреть можно было только зажмурившись. На фоне ее роскошной дамской зрелости блекла даже девичья прелесть помощницы старшего вожатого. Актриса, как оказалось, когда-то и в кино снималась – по

Гайдару, в роли как раз юной пионервожатой, то есть как бы уже миновала эту стадию женской прелести, возвысившись до совсем иных таинственных и ужасных высот, о которых невозможно было думать без головокружения. Она записывала время от времени на радио детские сказки про зайчиков, а по субботам навещала сына на пару с довольно сумрачного вида господином, но никак не отцом Юрика. Тот ждал ее у ворот, сидя за рулем белой Волги с открытой водительской дверцей, свесив ногу в желтой сандалии и нетерпеливо куря дорогие сигареты

Друг, – Юрик потом подбирал окурки с золотым ободком, остававшиеся на месте парковки. Судя по их обилию, необходимость лагерных свиданий своей подруги с ее отпрыском его раздражала. Кто такой был этот богатый господин, не знал даже Юрик, наверное, режиссер, впрочем, у его красавицы-матери часто менялись поклонники, и специальностей их было не упомнить. Артистка привозила сыну гостинцы: конфеты, баранки и куски розового окорока, мы с ним сбегали в лес за той же костровой поляной, нарезали ветчину кубиками, нанизывали на прутья, разводили огонь и делали шашлык.

Много лет спустя я случайно встретил этого Юрика на каких-то московских порочных путях, он выглядел значительно старше своих двадцати, был измочален, его руки были исколоты, но это позже. Тогда же это был ухоженный загранично одетый смазливый мальчик и совсем не пионер.

Конечно, я дружил с Юриком прежде всего из-за его мамочки, при одном взгляде на которую рот наполнялся слюной, а колени дрожали. Сам же он мало меня интересовал – был капризен и не играл в футбол. Но, с другой стороны, и дружить-то мне здесь было не с кем: в нашем отряде как на подбор были одни сявки да филиппки, филиппки да

сявки, а у Юрика и фамилия оказалась на ский… Короче говоря, ко времени премьеры Золушки я жил в весьма возмущенном душевном поле, волны разных страстей омывали мою слабую душу. Заведомо недоступная, как ей и положено, мечта о неземной артистке, озвучивавшей зайчиков, совершенно естественно уживалась с плотской страстью к старшей пионерке Бебих, и эти безысходные желания лишь отчасти умиротворялись чувствами, что испытывал ко мне худой режиссер

Анатолий, внимание которого, что, в общем-то, не странно, мне льстило.

Эта напряженная внутренняя жизнь никак не гармонировала, конечно, с интересами моего непосредственного окружения. Впрочем, я стоял на воротах за отряд, что было почетно, прыгал барсом, не жалея коленок. Проявил немалую отвагу в коллективном походе к душевым кабинкам для обслуживающего лагерь персонала, где в щелку в задней стенке можно было по очереди наблюдать, как моет наша повариха свои мясные телеса. А вот назначение на роль принца уважения у моих соотрядников не вызвало. И моя корона, которой я дорожил, пробуждала в них скорее нехорошие чувства. Это можно назвать и завистью, ведь не могли же это быть чувства антимонархические. Откуда они в дворовых мальчишках, воспитанных на фильмах про американских шпионов? Но завистью это не было – скажем мягко, это было раздражение. Чтобы примириться с ними, моими соседями и по столовой, и по линейкам, и по спальне, я рассказывал им на ночь страшные, как водится, сказки – так делала, помнится, воспитательница детского сада, в котором я получал некогда первые уроки общинного быта. Я повествовал с продолжением про какой-то автономно летающий страшный палец, перст, так сказать, возмездия, и прочую, невесть где подслушанную, галиматью. Это был мой, еще не до конца, конечно, осознанный, долг интеллигента, призванного время от времени творчески обслуживать благодарные народные массы, прислушивавшиеся к моему голосу в ночной пионерской тьме.

Между тем нашлась и Золушка. Ах, если бы на эту роль определили помощницу старшего пионервожатого Галю Бебих! А феей оказалась бы неземная мать Юрика. Но, увы, такой расклад был несбыточен, как любой сладкий сон. В партнерши мне – уж не из ревности ли – режиссер-ухажер назначил зачуханную девчушку из нашего же отряда по имени Тамара, замухрышистую, но бойкую, к тому же уже сделавшую себе в наших узких кругах громкое имя тем, что умела есть живых дождевых червей. Черви сами в больших количествах выползали на асфальт после дождичка, и болельщики подбирали пожирнее. Танька широко, картинно, как истинная прима, разевала рот, медленно клала червяка на язык, закрывала рот и принималась жевать. Потом делала глотательное движение и разевала рот обратно, чтобы зрители убедились, что там пусто, срывала аплодисменты. Короче, она была в своем роде артисткой, умела овладеть вниманием публики, это, должно быть, и повлияло на выбор режиссера. Вот только по внешним данным она подходила лишь для экспозиции, когда Золушке приходилось колоть дрова, топить печку и заниматься постирушкой. Во второй части она была неубедительна, и покорить принца ей никак не удавалось. К тому же возникли сложности с башмачком, потому что никак не подходили ни китайские кеды, ни разношенные сандалии, в которых тогда щеголяли пионерки, так что туфельку пришлось одолжить у толстушки вожатой, и она оказалась на пару размеров больше Томкиной ноги. Режиссер распорядился натолкать в туфлю ваты, и Тамара в роли Золушки, собиравшейся с помощью волшебной феи на бал, вышла уморительна: худая, нескладная, в туфлях не по размеру. Она оказалась так неуклюжа, что не могла сделать на балу и двух па, чтоб не сбиться с ритма: как видно, талант к поеданию червей не всегда идет об руку с танцевальными способностями. Запоздало режиссер решил искать замену, но репетиции шли без перерыва, даже в тихий, купальный для нас с ним час, время поджимало, и премьера близилась.