Илья Кочергин: Сказать до свидания

Андрей вернулся только в середине ночи. Хмуро зачерпнул воды, напился, потаращился на спящую Лялю, завалился на кровать и уснул.

Утром в окошко над его кроватью постучал Виктор. Прижался к стеклу.

Улыбаясь, показал на посиневшую половину лица:

– Кто это сделал, а? С тебя за это бутылка. Сам-то жив?

Видно было, как Тамара отогнала его от окна.

– Я тебе покажу – бутылка. Сволочь, детей еще пугать ружьем.

Андрей спустил на пол ноги, посидел, надел сапоги, пробубнил:

– Извини, мам, что вчера, это… – И вышел на улицу.

Виктор посмеивался и вздыхал, глядя на свою Тамару.

– Может, найдешь нам хоть маленько? Только подлечиться? Что ж, окончание покоса отметить нельзя?

Та плевалась. Таня глядела на них из окошка.

Подошел Женя.

– Как вы добирались-то оттуда? – спросил он.

– У-у, это просто водный слалом был. – Виктор ощупал лицо. – Это самому удивительно, как целы остались. Весла потеряли в самом начале. Больше под лодкой плыли, чем в лодке. Там же видел какие буруны? Все бело на камнях.

– Тьфу, – опять расстроилась Тамара. – Еще гордится, как будто что доброе сделали. Страна ждет героев, а манда рожает дураков, как говорится.

– Потом вышли как-то прямо на броду, лодку вытащили. А потом этот добрый молодец, – Виктор добродушно ткнул Андрюху в ребра, – снял шапку, обнял меня, отошел на шаг и по ряхе мне со всей силы. Хорошо, у меня ума достало сразу свой нож от греха в лес выкинуть. И ему сказал, чтобы выкинул свой. Сегодня все утро по кустам лазил, пока обои нашел. На, держи. И не дерись.

Они еще посидели, покурили, потом отправились ловить лошадей. Они все вели себя так, как будто все нормально, как будто так и нужно.

Съездили на охоту, побегали с ведрами на пожар, покосили, напились до полусмерти и чуть друг друга не поубивали… Жизнь идет своим чередом.

– Папа хороший, не ругайся на него, – сказала Ляля. – Я еще к нему приеду. Мы вместе с тобой опять приедем.

– А я и не ругаюсь, – ответила Таня. Но она знала, что уже не приедет. Ей не хватит сил, а к тому же неизвестно, что будет после этой предстоящей операции осенью, о которой она не говорила Андрею.

Она устала и чувствовала себя немного чужой. Устала от насмешливых, темных алтайских лиц, от сухой жары, которая струилась все лето над покосами за домом и над склоном за поселочком, от дурного запаха кедровой и сосновой смолы, запаха навоза, сена и дыма. От этих гор, заслоняющих горизонт, пугающих своей дикостью и величиной. От пожара, от огромного количества загаженного мухами мяса, которое они привозят с охоты и съедают, от закатов вполнеба и керосиновых ламп по вечерам.

Таня убрала тарелку и машинально протерла клеенку на столе.

Это все слишком велико для нее и чуждо. Кто знает, может, привелось бы тут раньше с Колей оказаться, привез бы он сюда ее в поход – и полюбила бы она эти места. А сейчас уже поздно. Ей показалось, что она сделала все, что было возможно, помогла Андрюше, а теперь осталось только дотерпеть до дома. Одинокого, пустого дома, где она будет доживать одна. Или не доживать. Это уж от операции зависит.

Она вдруг поняла, что Андрюша не вернется в Москву. Он врос в эту жизнь, стал ее частью, ему как будто было комфортно и хорошо. “То, что мы могли ему дать, – ему не нужно, а то, что сам хотел, – не сумел взять. Ушел из Колиного института, хотя мог бы и закончить.

Сбежал в этот заповедник спасаться, как вымирающий какой-то. Все они тут похожие, нескладные, убогие какие-то. Мужички эти”. Она просто сравнивала с ними Колю, его друзей, которым всегда не хватало времени, которые лезли в гущу событий, были уверенными и… современными, что ли?

А здесь – что здесь? Заповедник. Походы, покосы, Сибирь, горы… Как будто какие-то непрожитые семидесятые… Неумелая ностальгия по этим семидесятым. Которые, может быть, она толком и не видела, не заметила, счастливая в своем доме, со своим надежным мужем, в маленькой, но солнечной и новой квартирке в новостройках на Юго-Западе.

Они обнялись с Тамарой на прощанье и обе заплакали.

– Не плачь, мы еще приедем, – успокаивала ее Ляля.

Вода в реке упала, и они просто перешли ее верхом вброд. Таня не смотрела вниз, на бегущую, закипавшую вокруг конских ног воду, чтобы не закружилась голова. На другом берегу надела очки, так в них и проехала весь путь. На лицо налипали паутины, сверкающие в бьющем навстречу солнце, она смахивала их.

Они миновали прибрежный сырой и душистый ольшаник, потом начались осинки, сосны. На самом верху, где на очередном повороте далеко внизу проглянула петля реки и маленькие полянки покосов, попались вдоль тропы несколько рябинок, тронутых желтизной. Наверно, здесь уже были по ночам заморозки.