Анна Лавриненко - Восемь дней до рассвета

– Мне жаль, – говорит он.

– Мне тоже, – отвечаю я.

– Все не так, как ты думаешь… на самом деле… ты мой самый лучший друг и близкий человек… между нами какая-то пропасть… черт, я не знаю, как это сказать…

– Я понимаю тебя… очень хорошо, – я поворачиваюсь к нему и смотрю прямо в глаза. В темноте кинозала они почти неразличимы, но я чувствую его горячее дыхание и прикосновение теплых рук. Он держит меня за руку. Мы никогда раньше не держались за руки. А тут впервые взялись. И этот жест вдруг стал таким милым и родным, что сердце сжимается от счастья, и я понимаю вдруг, что передо мной сидит самый дорогой человек. Мое второе я. Мы где-то вне вселенной, и все, что у нас есть сейчас, – немного мгновений, которые надо собирать, пока мы вновь не вернулись к реальной жизни.

И тут он целует меня. И я отвечаю на его поцелуй. Мне не противно, совсем наоборот, вдруг кажется, будто ничего лучше в мире не существует. А ведь я смотрела когда-то на него и видела уродливое отражение себя. Целоваться с уродом? Я пробую открыть глаза. Но это никак не меняет моих ощущений. Когда мы отрываемся друг от друга, мы пристально смотрим друг другу в лицо, и видим в них отражение своих собственных. Мы делаем открытие. Каждый сам для себя, но по сути это одно и то же открытие. Нас влечет друг к другу. Мы больше, чем просто друзья. Не знаю, с какого момента это началось, но уж точно не сейчас, не в эту минуту, но и не тогда, когда мы вместе прогуливали школу и слушали рок. Ну и что из того, что он не из тех, в кого влюбляются девушки, ну и что из того, что я не та, в кого влюбляются парни. Увидев нас вместе, люди наверняка скорчили бы презрительную гримасу и сказали за спиной ли, в мыслях ли, или даже прямо в лицо, что мы очень подходим друг другу и, понятно, не найдем ничего лучшего. Но почему мы всю жизнь ищем чего-то лучшего, думая, что то, что есть, не для нас, а для кого-то другого? Мы ведь действительно нашли друг друга. Нам, можно сказать, повезло. Другие могут искать хоть тысячу лет и не найти.

Мы идем в гостиницу, держась за руки, оставив машину прямо у кинотеатра. Хорошо, что городок маленький и гостиница совсем рядом.

Мы поднимаемся в номер и занимаемся там любовью до самого утра.

У нас обоих это первый раз, но мы знаем друг друга так хорошо, что первый раз совершенен настолько, насколько он только может быть совершенным. Я целую каждую частичку его тела, такого худого и бледного, такого непривлекательного. Но оно не отталкивает меня, а, наоборот, притягивает, как магнитом. Оно вызывает во мне желание, несмотря на свою кажущуюся уродливость. Он целует меня: мои губы, мои руки, мою грудь. Мы чувствуем каждое движение друг друга и полностью растворяемся в своих ощущениях. Нет сейчас на свете людей счастливей нас. Нет на свете и людей красивее нас. Мы друг для друга в своем маленьком мирке самые идеальные. Я смотрю на его тело, на его лицо и с удивлением думаю: как же я не замечала раньше, насколько он красив? Он тоже шепчет мне, как в каком-то полубреду:

“Какая же ты красивая!”.

Утро встречает нас рассветом.

Я сижу спиной к нему, завернувшись в одеяло и обхватив руками колени, курю.

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он, потом вдруг добавляет: – Я люблю тебя.

– И я тебя тоже.

– Хочешь спросить, в чем же дело?

– Я и так знаю. Не получилось бы из нас пары с самого начала.

– Поэтому мы и стали друзьями.

Отчасти мы стараемся успокоить друг друга тем, что у нас нет прошлого, поэтому не будет и будущего. Мы ведь должны расстаться через день-другой, и неизвестно, надолго ли. Но так задумывалось изначально, и мы оба, наверное, слишком трусливые или, наоборот, слишком сильные, чтобы пойти на попятную…

– Ей очень с тобой повезет… – сказала я.

– Кому?

– Той девушке, которую ты полюбишь, с которой будешь вместе.

– Но такого, как у нас, никогда не будет…

– Наверное, не будет, лучшие друзья – это ведь на всю жизнь.

Я продолжаю сидеть спиной к нему и курить, а он лежит, уставившись в потолок, и мы говорим о том, о чем никогда раньше не разговаривали, шутим и смеемся. Он стал частью меня, а я его. Как будто мы сиамские близнецы, или нет, скорее, как один человек. Я понимаю его лучше, наверное, чем себя. А себя, наоборот, не понимаю совсем. Теперь его чувства – это мои чувства, его боль – моя боль, так же как и радость. А все, что мое, – теперь его. Мы просто поменялись этим.

Кажется, что такого не бывает. Но могу сказать с увереннностью, что именно так все тогда и было.