Александр Мелихов - Интернационал дураков

Жене и, негодующе надвинувшись на нее, принялся рассказывать о чем-то явно возмутительном. Она тревожно взблескивала краешком очков и вертела своей ассирийской гривкой, словно пойманная птичка.

А передо мной вдруг снова возник Леша:

– Экспе-рыт, а Лев Уронович говорит, что меня накажут… Крапивой по заднице.

– Да нет, он шутит, а что ты натворил?

– А почему ты думаешь, что он шутит?

– В наше время так не наказывают. А за что тебя хотят наказать?

– А как наказывают?

– Ну, не физически, неважно. В общем, крапива тебе не угрожает.

– А что угрожает?

– Да ничего, я думаю, особенного не угрожает.

– Нет, угрожает!!!

Внезапно его лицо страдальчески исказилось, и он совершенно по-детски заревел. Слезы мгновенно залили его налившиеся малиновые щеки. Я сам, в который раз, едва не расплакался вместе с ним.

– Ну что ты, что ты, успокойся… глупыш, – в последний миг успел я удержать ласковое, казалось бы, слово.

Я повлекся выяснять, что же все-таки натворил несчастный Леша.

– Он добрался до пепси-колы и выпил столько, что пена пошла из носа! – возмущенно встряхнул листовскими сединами Лев Аронович.

– А у него диабет, ему сладкое нельзя, – грустно разъяснила Женя. -

Ладно, Лева, я должна заняться паспортами, скоро граница.

Только тут до меня дошло: это же Финляндия … Ведь предметы делятся на здешние и нездешние. И все здешнее – это скука, а нездешнее – поэзия.

Когда Женя повела нас перекусить в приграничный ресторанчик, из автобуса вдруг раздался страшный грохот: мы забыли колясочников в трюме. Это и есть секрет счастья номер три – не помнить о тех, кто внизу.

Все-таки не зря мы в девяносто первом шли на баррикады – скатерти были сравнительно чистыми, утилитарные предметы, вроде бутылок с иностранными наклейками, уже не использовались в эстетических целях

– одни официантки все еще хранили советскую гордость, хотя бы взглядами давая нам понять, что мы никто. С отрадой, многим незнакомой, я разглядывал слезливые помидоры, агатовый перец и халцедоновые огурцы, поскольку далеко не все мои сотрапезники следовали главному стремлению всякой культуры – заслонить реальность декорацией: они слишком охотно и широко открывали, что у них внутри.

Лев Аронович подсел к нам с Женей, и она тут же с непонятной подковыркой обратилась ко мне блестящими от вишневого сока вишневыми губками.

– Как вы считаете, это хорошо, когда один человек служит другому?

– Христианство считает жертву высшей ценностью… – промычал я.

– А иудаизм считает, что нельзя и отдавать себя в жертву, и принимать жертву. Ничья кровь не краснее! – ее очки взблеснули азартом отличницы. – Отдавать жизнь можно только Богу. А все остальное идолы.

– Богу… – профиль изможденного Листа презрительно смотрел мимо нас. – Да что он сделал для меня, этот твой бог?!. За что он меня покарал?!.

Лев Аронович опрокинул еще одну стопку “Русского стандарта” и непримиримо замолчал, красный от жары и теперь еще, увы, и от водки.

Женя тоже раскраснелась.

– А ты что сделал для Бога?!. Ты не соблюдаешь шабат, не соблюдаешь кашрут! Ты не женился на еврейской женщине, не родил еврейских детей!

Если бы это возглашалось с пафосом, меня бы вывернуло прямо на овощной натюрморт. Но в Жениных словах звучала лишь девчоночья запальчивость.

– Еврейских детей?!. Да мой ребенок получше всех твоих пейсатых!..

– Да если бы он был, как ты выражаешься, пейсатым, он бы сидел на общем седере наравне со всеми, я сама в Израиле видела!

– Чего я не видел в твоей Израиловке – моя родина – Россия!

– В Израиле бы твоего Максика устроили, научили себя вести…

– Это вы у него должны учиться, как себя вести!

– А почему же его все время бьют?

– Сволочи потому что, потому и бьют.

– А когда он сам ударил Жору Карпухина, это как?..

– Значит, Жора его чем-то обидел. Просто так он никого не тронет.

– А чем тыего обидел, когда он тебя ударил ногой по голове? Ты сам рассказывал, как ты полчаса лежал на снегу…

– Значит, обидел. Такой доброты, как у моего Максика…

– А когда он ребенка из коляски выбросил?

– Он просто хотел с ним поиграть, а папаша сам на него набросился.

Ребенок-даун никогда не тронет другого ребенка!

– Скоро тридцать лет, а он все ребенок!.. И он не даун, он кретин.

– Сколько раз я просил тебя не оскорблять ребенка-инвалида!!!

– Это не оскорбление, это диагноз.

– Вот и держи его при себе. Очень уж ты ученая…