Александр Мелихов - Интернационал дураков

Мамы продолжали сбредаться, каждая со своим собственным ядром, – кого-то прикатили, кого-то приволокли, кто-то тяжело прискакал на одной ножке, – и даже самая ординарная из них была подсвечена служением высокой химере. А по их спутникам и спутницам было особенно очевидно, до какой степени тело созидается духом: у тела, покинутого мечтой об идеале, в самом неожиданном месте может вырасти брюхо или горб, разрастись обезьяньи бакенбарды, нелепо выпятиться или, наоборот, слиться с шеей подбородок… Но даже самомалейшие импульсы отторжения я держал в железном кулаке – мычание, бульканье, пузыри изо рта или из носа, вывалившийся язык, почесывание в ширинке, все что угодно, только не пожизненный зал ожидания…

Однако этот миниатюрный молодой человек с микроскопическими чертами лица был исполнен истинного достоин… Нет, непроглядной серьезности.

“Аутист, – почтительно шепнула Женя. – Молчал до двадцати лет, а шесть лет назад заговорил”. – “Гениальный поэт, – вполне обыденно пристукнул по кожаному донышку своего незримого котелка Лев

Аронович. – Толик, почитай-ка что-нибудь”. Я вслушивался со всею доступной мне почтительностью, но – лишь костяшками на счетах пощелкивали отполированные тысячами холодных рук красивые слова: мечты несбыточных желаний, ночные ветры, грустный свет луны, паденье листьев, розовые розы, и первый снег, и милые глаза…

Зато сам поэт-щелкунчик ничего о себе не воображал: велели – пощелкал, отпустили – смешался с нарастающей толпой. Протягивающейся парами, скупо приоткрывая скрипучую дверь. Которая вдруг бесшабашно распахнулась, и под дробь беззвучных кастаньет в зальчик влетела

Кармен: волосы цвета грачиного крыла, черная кружевная мантилья, алая роза в корсаже, разлетающаяся многоцветная юбка… Расписанный пунктирами заклепок Эскамильо остался в дверях, вычерченный классическим зигзагом “снятие с креста”: голова бессильно свешивается набок, рот полуоткрыт, а сидящие на турецкой туфле носа пучеглазые очки лишь выпячивают бессмысленную пристальность глаз, уставившихся один не совсем на вас, а другой прямиком на Кавказ.

После этого уже и на лице его матери сквозь маску бесшабашной

Карменситы я разглядел такую замалеванную тушью и помадой смертную тоску…

А мои Вергилии словно поменялись ролями. “Леша Пеночкин, – шепнула

Женя, словно сообщая нечто пикантное. – Мать утверждает, что он так неудачно гриппом переболел, они все страшно отрицают пренатальные дефекты – не хотят считать себя виноватыми”. – “Леша Пеночкин, – с досадой покрутил редеющими сединами Лев Аронович. – Совершенно расторможенный. А она только рассказывает байки, как он по телефону головную боль снимает”.

Леша в своем нелепом матадорском облачении, свесив голову набок и болтая руками, словно марионетка, двинулся по кругу, в каждую маму подолгу вглядываясь в упор своими кто куда уставившимися глазами, покуда его собственная мать вращалась в свете со своей размалеванной маской беспросветной тоски. Я вгляделся, не посвечивают ли в ее буйной прическе хотя бы самые робкие блуждающие огоньки хоть какой-нибудь грезки, но ничего, кроме незакрашенной седины, не высмотрел. А ее беспросветная сказка тем временем добралась и до нас: Леша Пеночкин приблизил ко мне свои пучеглазые линзы, и я увидел, что его турецкий башмак густо поперчен угрями.

“Здравствуй. Ты кто?” – “Нужно говорить не ты, а вы, – голосом доброй учительницы указала Женя. – Это наш новый эксперт”. -

“Экспе-рыт, а ты… а вы поедете с нами в Финляндию?” – “Ну, если возьмут…” – “Возьмем, возьмем, – заверила Женя. – Эксперты должны изучать передовой опыт”. – “Экспе-рыт, а в Финляндии есть сгущенка?” – “Наверно, есть”. – “А почему ты думаешь, что есть?” -

“Финляндия – развитая страна…” – “А что такое развитая страна?” -

“Ну, это такая, в которой все есть”. – “И сгущенка есть?” – “Скорее всего”. – “Что значит скорее всего?” – “Это значит, наверно, есть”. – “А если нет?” – “Ну, если нет, придется потерпеть”. – “Кому потерпеть?” – “И тебе, и мне”. – “Ты тоже будешь терпеть?” – “Ну, в какой-то степени…” – “Что значит в какой-то степени?” – “Значит, немножко”. – “А я не немножко, я сильно!” – “Я тебе сочувствую…” -

“Сочувствуешь?” – “Да”. – “Что да?” – “Сочувствую”. – “А про что мы говорили?” – “Про сгущенку”. – “А что мы про нее говорили?” – “Мы говорили, есть она в Финляндии или нет”. – “А она есть?” – “Сказка про белого бычка, – сурово вмешался Лев Аронович. – Леша, иди, не мешай, у нас серьезный разговор”. Леша послушно двинулся дальше, бессильно свесив голову набок, но тут же вернулся. “Вы мне очень нравитесь, – почти строго сообщил он мне, глядя в разные стороны. -