Валерий Попов - Комар живет, пока поет

Водитель Потапыч, присевший передохнуть, не ответил. Видно, к вопросу этому слишком привык.

– Правда, приезжают они, – язвительно продолжал этот врач-обличитель, – все равно на час позже, чем мы… когда мы час уже больного откачиваем. Маринка! Кардиограмму!

Толстая, да и не очень молодая Маринка раскрыла чемоданчик-кардиограф. Стала прицеплять к отцу датчики.

– Куда? Этот на ногу!

Щелчок. И поползла лента с загадочной линией, пиками и провалами.

– Ну что?

– Ничего.

– Нормально?

– Абсолютно ничего нормального.

– Вы что? Издеваться сюда приехали? Перед вами человек!.. Всю Россию кормил!

– Чем это?

– Кашей. И хлебом.

– Агроном?

– Селекционер. Сорта выводил. Проса. Ржи. Кок-сагыза даже, одно время.

– Как зовут?

– Георгий Иваныч.

– Иваныч! – Он тронул отца за плечо. – Мой отец тоже рожь сеял!

Невель, такой город, слыхал? До тридцати центнеров на гектар у него выходило. Нормально?

Отец не двигался и не отвечал – даже на такой существенный для него вопрос.

– Ну что, Иваныч? Путешествовать поедем?

Слипшиеся губы отца разлепились. Может, это вылетело “да”?

– Крепкие мужики тут есть? – Доктор энергично повернулся. – А то мне напрягаться нельзя. Недавно я тут уже напрягся! – Он сдвинул на секунду очки и как-то весело продемонстрировал правый глаз с красными лопнувшими сосудами. – Вот так!

Я сбегал в соседние дома и привел “крепких мужиков” – Петю

Кожевникова и Колю Крыщука. Врач с водителем тем временем подогнали железную каталку к крыльцу, а возле кровати на полу расстелили толстую оранжевую клеенку с деревянными ручками по углам.

– Взяли – двое под руки, двое за ноги. Переложили вниз!

Мы с водителем брали отца под мышки. Тут меня вдруг прошибла слеза – я вспомнил, как недавно совсем мы боролись с ним тут, когда он пер неизвестно куда – какой крепкий, упрямый был мужик – не перебороть.

И вдруг словно “выветрился” весь – совсем невесомый и слабый! Но ярость, слава богу, еще осталась прежняя – он вывернулся из наших рук и сел, всклокоченный, в сбившейся одежде, прерывисто дыша. Стал что-то нашаривать возле кровати, яростно отпихивая расстеленную клеенку ногами в приспущенных носках.

– Иваныч! Не шали! – рявкнул доктор.

Отец, продолжая шарить возле кровати, глянул на него, потом на меня абсолютно безумными, белыми глазами. В его руках, ставших уже в два раза тоньше, чем были, вдруг оказалась ярко-желтая пластмассовая, с мультипликационным зайчиком на ярлыке банка какао.

– На! На! Тебе! Тебе! – страстно залопотал он, тыча ее мне в руки.

– Бери, раз батя дает! – скомандовал доктор.

Я взял, некоторое время в растерянности подержал банку в руке, потом поставил на стол, заваленный папками и листами. Может, это последнее, что он видит в жизни… И это не самое худшее, что можно увидеть носледок.

И он закрыл глаза. Мы переложили его на клеенку на полу, взялись за ручки. Медленно ступая, спустились с крыльца. И водрузили его на каталку, скрипнувшую пружинами. Все как-то расступились, и я покатил отца один. Левая рука его свесилась с каталки и прошлась по колючим свисающим колосьям. Сжалась – и разжалась. Вместе с водителем мы вдвинули отца в “скорую”. Выехали за ограду. Я сидел на стульчике рядом с отцом, держал его за руку и смотрел через незакрашенный верх стекла на синее небо, сосны, наклонные столбы солнечного света, словно пытаясь передать эту картину ему. Выехали на шоссе. Свернули налево.

– Разве не в Зеленогорск едем? – вырвалось у меня.

– Я уже говорил тебе про Зеленогорск! – глянув из кабины через окошечко, сказал врач.

– Но такого вот… заслуженного… должны и в Сестрорецке принять, – жалобно произнесла медсестра, сидящая со мной рядом.

– Мой отец тоже был заслуженный, а умер в своей хатке, как пес! – рявкнул доктор.

Появился высокий ступенчатый дом (называемый в народе “бронтозавр”) на берегу Разлива. Остался лишь один поворот…

– Ну все! Я договорился! Бывай! – Доктор “скорой” тряхнул мне руку.

– Спасибо тебе… Ты настоящий мужик! – только успел пробормотать я, и он умчался.

Тем не менее после этого отец еще час лежал в накаленной солнцем, чистой и красивой комнатке “Приемного покоя”, и никто не приходил за ним. Дежурная, не перестающая что-то деловито писать, на мои все более нервные вопросы отвечала одно: “Вашего отца должен осмотреть главный врач и решить, что делать… Но пока главного нигде не могут найти”. За это время привезли и увезли шестерых – более молодых и, видимо, более нужных стране. Я понимал, что дело не в поисках главного – просто где-то там решается довольно существенный вопрос: брать или не брать? А если – “не брать”?.. Но жизнь все же милостива