Олег Хафизов - Бородинская мадонна

– Нет, мадемуазель, но я мечтаю об этом, – отвечал я.

– В таком случае, вам не понять, что вы теряете!

Она выпростала из юбок изящную ножку в зашнурованной ботинке и лягнула меня с такой яростью, что я перелетел через борт повозки.

Лишь по счастливой (или несчастной) случайности я не сломал себе шею и быстро перекатился на обочину, чтобы меня не раздавили следующие экипажи.

– Ужели вас никто не поднял? – удивился капитан.

– Ничуть не бывало. Меня ещё осыпали насмешками за мой плачевный вид. Правда, иные чувствительные дамы бросали мне из экипажей горсти монет, но мне от них было мало толку. Золото нельзя откусить, золотом нельзя укрыться.

– Как переменились французы! – сокрушенно вздохнул капитан.

Он решил пока не сдавать Иона в лагерь военнопленных, где беднягу быстро уморят голодом. В конце концов, его жизни и так оставались считанные дни.

Маргарита выспрашивала Иона, не приходилось ли ему за два месяца встречать в полях хоть одного живого русского. Ион уклонялся от ответа, но наконец признался, что, действительно, был один такой случай. Впрочем, тот русский умер, так сказать, у него на руках и никак не мог быть мужем Маргариты. Он был простой обер-офицер, и его звали Николай.

– Это произошло на первой неделе моих злоключений, – рассказывал

Ион. – Я обустраивал свою берлогу и целыми днями ползал в окрестностях редута в поисках пропитания и полезных вещей. На поле не все ещё умерли; иногда до меня доносились человеческие стоны и лошадиный храп, но я не смел ползти на звуки. Я ещё не воспринимал все живое как пищу и опасался, что раненая лошадь может меня лягнуть, а раненый человек застрелить.

День на пятый мне повезло. Я дополз до околицы разрушенной деревни, где были аккуратными рядами разложены сотни солдатских ранцев и скаток. Русские егеря сняли их перед атакой, но не вернулись. В каждом из ранцев я находил что-нибудь съестное: запас сухарей, ломоть сала в тряпице, кулек зерна или несколько картофелин. Я нашел даже щепотку соли, что было для меня дороже целой россыпи алмазов.

Из вещей я отложил себе три новые шинели, горсть кремней, набор иголок, нитки и лоскут кожи на чехлы для моих культей и локтей, содранных постоянным ползаньем.

Я съел на месте ломтик сала, чтобы подкрепить силы, но не причинить себе вреда, запил его водкой из русской фляги и заснул – минут, я думаю, на десять. За все это время, кроме пребывания в лошади, я не забывался долее, чем на четверть часа, из-за непрерывных страданий, голода, холода, боли, а также от страха уснуть и замерзнуть.

Таков человек! Можно ли представить жизнь мучительнее, чем вел тогда я, и могло ли быть для меня что-нибудь желаннее смерти? На что я мог надеяться при самом благоприятном исходе? На унизительное нищенство где-нибудь на паперти сельского храма, где мою добычу будут вырывать из рук другие калеки. Что ожидало меня в том случае, если чуда не произойдет? Ещё несколько дней невыносимых терзаний и лютая смерть среди более счастливых трупов. Но отчего-то я дрался за каждую минуту дополнительных страданий с такой яростью, словно блаженствовал в богатстве, неге и любви.

– Богу так было угодно, – сказала Маргарита.

– Хорош ваш Бог, если он бросает невинного человека в самый ад, не потрудившись его предварительно прикончить, – возразил Ион и пожал руку своей спасительницы, смягчая резкость слов.

– Очнулся я от беспокойства, словно кто-то толкнул меня в бок. Надо было срочно прятать мои сокровища, пока их не обнаружил кто-нибудь ещё. Я набил себе провизией ранец, чтобы отнести его в берлогу, а затем стал собирать в одно место остальные запасы. Солнце клонилось к закату, до темна мне надо было во что бы то ни стало спрятать хотя бы часть провизии и вернуться домой. Здесь, среди обгорелых труб и разбросанных бревен я бы умер на мешках с сокровищами, как какой-нибудь скупой рыцарь.

Я вертелся перерубленным ужом. Пот и кровь с ободранных локтей струились по мне ручьями, но я не чувствовал боли. Никогда в жизни я так не спешил, хотя куда бы торопиться полумертвому человеку, жизнь которого исчисляется часами? Скоро весь луг был усеян выпотрошенными сумками, и мне оставалось хоть как-то упаковать свое добро.

Я соорудил из двух шинелей круглый вьюк и покатил его к остову ближайшей избы, словно трудолюбивый навозный жук. Даже если бы мне не удалось сохранить больше ничего из своей находки, при моем рационе этого запаса хватило бы недели на две, а там… Во весь голос я запел французскую песню, особенно любимую в этом походе: