Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

От подушки вдовы исходит запах айвы.

Я уловил его и не могу уснуть теперь.

— Заткнись, — крикнул Маврандони, направив на него мундштук своего наргиле. Юноша умолк. Один из стариков наклонился к Манолакасу:

— Гляди-ка, дядюшка твой разозлился, — сказал он тихо. — Если бы мог, он бы ее изрубил на мелкие кусочки, несчастную! Сохрани ее Господь!

— Эх! Папаша Андрули, — ответил Манолакас, — что я подумал, ты, похоже, тоже прилип к ее юбке. Тебе не стыдно, церковный староста?

— Нисколько! Я только повторю: сохрани ее Господь! Ты, наверное, не видел детей, родившихся в нашей деревне в последнее время? Они все красивы, как ангелы. А знаешь ли ты почему? Так вот, это все благодаря ей, вдове! Она, можно сказать, любовница всей нашей деревни: ты гасишь свет и представляешь себе, что сжимаешь в объятиях не свою жену, а вдову. Потому-то, сам видишь, наша деревня плодит таких красивых детей.

Папаша Андрули помолчал с минуту, потом прошептал:

— Будь счастлив тот, кто ее обнимает! Ах! Старина, если бы мне было двадцать лет, как Павли, сыну Маврандони!

— Сейчас мы его увидим, он уже должен вернуться! — сказал кто-то, посмеиваясь. Все обернулись в сторону двери. Дождь продолжал лить как из ведра. Между камней булькали струи воды; молнии из конца в конец полосовали небо. Зорба, у которого от появления вдовы перехватило дыхание, больше не мог выдержать и дал мне знак:

— Дождь кончился, хозяин, — сказал он. — Пойдем-ка отсюда.

В дверях показался совсем юный парнишка, босой, растрепанный, с огромными блуждающими глазами. Именно таким изображают иконописцы святого Иоанна Крестителя с чрезмерно увеличенными от поста и молитв глазами.

— Привет, Мимито! — вскричал кто-то с громким смехом.

В каждой деревне есть свой дурачок, а если нету, то его сотворят, чтобы веселей проводить время. Таким был Мимито.

— Друзья, — заикаясь воскликнул он тонким, как у женщины, голосом, — вдова Сурмелина потеряла свою овцу. Тот, кто найдет ее, получит награду — пять литров вина.

— Убирайся! — крикнул старый Маврандони. — Убирайся отсюда!

Мимито, охваченный ужасом, съежился в углу около двери.

— Садись, Мимито, и выпей раки, чтоб согреться! — сказал дядюшка Анагности, сжалившись над ним. — Что станет с нашей деревней без собственного идиота?

В эту минуту на пороге появился молодой парень, болезненный на вид, с выцветшими синими глазами, он едва переводил дух, со слипшихся на лбу волос капала вода.

— Привет, Павли! — крикнул Манолакас. — Привет, братишка, входи!

Маврандони повернулся, посмотрел на сына и нахмурил брови.

— И это мой сын? Этот недоносок? На кого он похож, дьявол его побери? Мне иногда охота схватить его за шею, приподнять и шмякнуть о землю, как лягушонка!

Зорба сидел, будто на угольях. Вдова распалила его мысли и он не мог больше находиться в четырех стенах.

— Пойдем отсюда, хозяин, ну же, пошли, — шептал он мне беспрерывно, — сдохнуть здесь можно! Ему казалось, что тучи разошлись, и солнце вновь появилось на небе. Он повернулся к хозяину кофейни и спросил, делая вид, что это ему безразлично:

— Кто такая, эта вдова?

— Настоящая кобылица, — ответил Кондоманолио. Он прижал палец к губам и показал глазами на Маврандони, который снова уставился в пол.

— Кобылица, — повторил он, — и не будем больше о ней говорить, чтобы не накликать беды. Маврандони поднялся и обмотал гибкий мундштук вокруг наргиле.

— Извините меня, — сказал он, — я пойду домой. Пойдем со мной и ты, Павли!

Он увел своего сына, и оба тотчас исчезли в струях дождя. Манолакас поднялся и пошел за ними. Кондоманолио уселся в кресло Маврандони.

— Бедный Маврандони, он, наверное, помрет с досады, — сказал он вполголоса, чтобы его не услышали за соседними столами. — Большое несчастье пришло к нему в дом. Вчера я собственными ушами слышал, как Павли ему сказал: «Если она не пойдет за меня, я покончу с собой!» А эта шлюха не хочет его. Она его называет сопляком.

— Пойдем же, наконец, отсюда, — повторил Зорба снова; слушая разговоры о вдове, он все больше распалялся.

Снаружи запели петухи, дождь понемногу стихал.

— Пойдем, — сказал я, поднимаясь. Мимито вскочил в своем углу и потихоньку вышел вслед за нами. На дороге блестели камни, двери, намокшие от дождя, стали совсем черными, вышли старушки с корзинками собирать улиток.

Мимито подошел ко мне и тронул за руку.

— Дай мне сигарету, господин, — сказал он, — тебе тогда повезет в любви. Я дал ему сигарету. Он взял ее темной от загара рукой.