Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Реб Шимен стоит, окруженный своей свитой. Один держит в руке бутылку водки, другой — тарелку с яичными коржиками, третий — поднос со стаканами. «Выпьем за нашего ребе, реб Шимена!» — подзывают они. «Йойхенен, Йойхенен! — выкрикивают другие все громче. — Слава Йойхенену! Слава нашему ребе!» Реб Шимен бледнеет: «Что за наглость?! Мразь, черти, сволочи, как они смеют!..» «Йойхенен, Йойхенен!» — несется со всех сторон, уже кричат все, даже те, кто только что был за реб Шимена. Йойхенен отказывается, он не будет пить водку, он закрывает лицо руками, его уговаривают, как капризного ребенка. Его хватают, его тащат. «Ребе! Ребе! — выкрикивает толпа. — Да здравствует ребе! Слава нашему ребе!» Иска-Темерл падает в обморок. Чмелевский раввин, реб Мойшеле, сквозь толпу пытается пробиться к Йойхенену. Его пропускают. Он захлебывается слезами:

— Йойхенен, евреи хотят, чтобы ты…

— Нет, нет!

— Нельзя идти против воли народа!

— Нет, я не хочу!..

И Йойхенен разрыдался как дитя.

— Йойхенен! Йойхенен!

Реб Шимен бросается к нему. Угольно-черная борода дрожит, он сжимает кулаки.

— Убийцы! Кровь мою пьют! Вам это даром не пройдет!..

Вдруг вперед выступает шамес Мендл.

— Евреи, перед Богом свидетельствую, что ребе, благословенна его память, завещал свое место Йойхенену! — ревет он. — Я своими ушами слышал. Чтоб мне так же услышать рог Мессии!

— Врешь! — кричит реб Шимен.

— Реб Шимен, если я вру, пусть мои дети лягут сюда! — показывает Мендл на свежую могилу.

Стало тихо. Слышен только негромкий женский плач. Вдруг каркнула на дереве ворона. Реб Шимен подошел к Йойхенену.

— Поздравляю, Йойхенен! Ты теперь ребе.

Он вынимает из кармана листок бумаги, высоко поднимает над головой и отдает племяннику.

Йойхенен хочет что-то ответить, но вдруг наклоняется вперед и падает. Его успевают подхватить, его почти что несут, силой заставляют оторвать ладони от лица, красного и мокрого от слез. Пейсы прилипли к вискам.

— Дядя Шимен! — хрипит он.

— Ты теперь ребе! — снова кричит реб Шимен. — Дай тебе Бог…

Он поворачивается и уходит. Его свита идет за ним.

Маршинов был потрясен: Калман, тесть Йойхенена, не приехал на похороны. Дело в том, что в тот день, когда Калман собрался в дорогу, в Ямполь явился князь. Он прибыл без предупреждения, инкогнито. Правда, в Варшаве все знали и послали двух агентов, которые должны были его охранять. Полковник Смирнов, командующий ямпольским гарнизоном, тоже узнал о его приезде и с группой офицеров пришел на вокзал, чтобы встретить светлейшего, не последнего человека при дворе императора Александра. Из вагона первого класса вышел толстый мужчина с круглым лицом, кучерявыми бакенбардами, носом картошкой и двойным подбородком. Несмотря на жару, на нем был длинный сюртук и цилиндр. Князя сопровождал единственный лакей. Так получилось, что Клара тоже оказалась на вокзале, она приехала проводить аптекаршу. Клара знала, что Калман собирается в Маршинов, потому что ребе тяжело болен. Она подошла к полковнику Смирнову и что-то шепнула ему на ухо. Полковник представил ее князю, и Клара сказала ему, что Калман собирается уезжать, так что надо задержать его как можно скорее. Может, его карета уже выехала. Князь удивленно посмотрел на Клару, улыбнулся. Он никогда не слышал, чтобы еврей ездил в карете и был столь важен, что за ним надо отправлять посыльного. Полковник, который бывал у Каминера дома, тайно целовался с Кларой и знал, что она хочет выйти за Калмана замуж («потому что мечтает быть богатой и жить в замке, где сейчас живет граф Ямпольский»), пришел ей на помощь:

— Если вашей светлости нужен этот еврей, почему бы его не задержать?

И отправил верхового офицера, чтобы тот вернул карету Калмана.

Князь собирался остановиться в замке, как в свое первое посещение Ямполя, после восстания. Но полковник Смирнов уговорил его пойти к нему. В замке сейчас никого не было. Старый граф уехал в Варшаву на свадьбу Фелиции, осталась только служанка Антоша. Князь принадлежал к тому сорту людей, которые теряются, если что-то вдруг начинает идти не по плану. Он был тучен, он вспотел от жары и устал. Еще в молодости князь почти оглох, поэтому редко дослушивал до конца, что ему говорят, и, махнув пухлой ручкой, он легко принял приглашение полковника:

— Что ж, ладно…

Князь был единственным сыном. Его мать, деспотичная и властная женщина, была любимицей императрицы. В детстве князю не давали забыть, что он сирота. Он плохо учился, в военной академии не подчинялся дисциплине. Он пережил несчастную любовь к француженке, потом женился на другой, но жена водила его за нос, и вскоре они разошлись. Князю еще не было сорока, но он вел себя, как старик: курил трубку, принимал пилюли, кряхтел и стонал, ко всем обращался «дорогуша», «миленький», «голубчик» или «душенька». Мог расплакаться, если что-то было не по нему. Когда чихал, сам себе говорил: «Будьте здоровы». Любил побеседовать о религии, снах, болезнях и, шепотом, о распутных женщинах. Смеялся он коротким, хриплым смешком и при этом подталкивал собеседника кулаком в живот. Довольно жадный человек, князь сохранял все доносы на Калмана, которые ему присылали, и, в конце концов, решил самолично приехать с проверкой.