Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Веселье воцарилось в Маршинове. Ребе с воодушевлением благословлял цедрат и размахивал пальмовой веткой. Он даже танцевал. Вино в кущу приносили корзинами. На четвертый день Ципеле принесла ребе лекарство. Он был не один. Его младший сын Шмарьеле был уже взрослым парнем, и ребе учил с ним «Суко» [166] «Суко» («Куща») — трактат Талмуда, в котором рассматриваются законы праздника Сукес. . Раз так вышло, что Цудекл сбился с пути, Шмарьеле предстояло со временем занять место отца. Был тут и зять реб Йойхенена Пинхасл из Высокого. Увидев пузырек с лекарством, ребе поморщился:

— После праздника.

— Доктор сказал каждый день принимать.

— Ай! — отмахнулся реб Йойхенен. И вдруг спросил: — Кстати, раз о докторах заговорили. Как Азриэл поживает?

От удивления Ципеле открыла рот. Ребе уже много лет не упоминал этого имени. С тех пор как Азриэл отправил Шайндл в лечебницу и стал жить с крещеной, его как бы вычеркнули из родни. И вдруг ребе спрашивает о нем, к тому же в куще. Ципеле стало не по себе.

— Кто ж его знает?

— Отец его, реб Менахем-Мендл, праведник был.

— Да…

— Жаль, очень жаль!..

Двумя часами позже, когда Ципеле, углубившись в «Нахлас Цви», сидела у окна, во двор вкатила извозчичья бричка. Из нее вышел высокий мужчина в короткой одежде. Ципеле побледнела: она узнала Азриэла. Он вел за руку мальчика. Ципеле заплакала. Она рыдала и не могла остановиться. Староста Мендл пошел доложить ребе, что из Варшавы приехал доктор, зять реб Калмана. Назвать его свояком реб Йойхенена у Мендла язык не повернулся.

— Веди сюда, — улыбнулся ребе.

Азриэл был так высок, что ему пришлось наклониться, когда он входил в кущу. Он пришел с Мишей. Ребе поднялся навстречу гостю и подал руку.

— Здравствуйте, ребе.

— Добро пожаловать!

— Ребе меня узнал?

— Конечно, Азриэл. Как же иначе?

— А это мой сын, Мойшеле.

— Здравствуй, Мойшеле.

Миша не ответил. Ребе наклонился к мальчику и ущипнул его за щечку.

— Ну что, озорник?

— Ребе, он не понимает по-еврейски.

— Не понимает? Ну, это ничего. В Талмуде сказано: «На любом языке, который ты слышишь» [167] Трактат «Сото», 326. Речь идет о том, на каком языке можно молиться. .

— Ребе, я привез его, потому что хочу, чтобы он вырос евреем.

В глазах реб Йойхенена блеснули слезы. Он кивнул головой.

— Я больше этого не вынесу! — продолжал Азриэл хрипло.

Ребе достал из кармана платок и вытер глаза.

— Что, увидел правду?

— Еще не совсем. Но я увидел их ложь.

— Это одно и то же. Садись, Азриэл.

Ребе и Азриэл остались в куще вдвоем. Они разговаривали больше двух часов подряд.

За годы учебы и врачебной практики Азриэл совсем отдалился от людей. В университете поляки и русские не дружили с евреями, а еврейские студенты избегали друг друга. В больнице и амбулатории он сторонился коллег. Во-первых, Шайндл не хотела ходить к ним в гости и встречаться с их женами, во-вторых, он просто не мог сблизиться с этими людьми. Они играли в карты, танцевали на вечеринках, сплетничали, подсиживали друг друга и смеялись над пациентами. Некоторые врачи занимались общественной работой, но вся их филантропическая деятельность вела к ассимиляции. Устраивали балы, продавали цветочки и целовали ручки богатым дамам. А в Маршинове Азриэл впервые за много лет не чувствовал себя одиноко. Старые хасиды, знавшие его отца, реб Менахема-Мендла из Ямполя, обращались к Азриэлу на «ты». Через день приехал Калман, они поздоровались, обнялись. Реб Шимен, стиктинский ребе, скончался, и теперь Майер-Йоэл с сыновьями и зятьями опять ездил в Маршинов. Парни из ешивы называли Азриэла дядей. Весть, что свояк ребе раскаялся, быстро облетела все молельни Варшавы и Лодзи. Хасиды ехали и ехали к реб Йойхенену. Всем хотелось увидеть безбожника, который снова стал евреем. Странно: Цудекл уходил все дальше, а Азриэл вдруг повернул оглобли. Ципеле не могла сдержать слез, когда его видела. Ее дочь Зелделе смотрела на дядю Азриэла с обожанием. Пинхасл тоже называл его дядей, Шмарьеле — тот вообще от него ни на шаг не отходил. Все хотели поздравить Азриэла. Евреи, здороваясь, подолгу не выпускали его руку, улыбались. Каждый хотел поговорить с ним, услышать своими ушами, почему он ушел от тех, образованных. А женщины окружили заботой Мойшеле. Они учили его говорить по-еврейски, угощали чем-нибудь вкусненьким, гладили и целовали. Каждый день, каждый час был полон радости и покоя. Азриэл молился в синагоге, надев талес с вышивкой. Благословлял цедрат и давал благословить Мише, ел с сыном в куще. Ребенка было не узнать. За несколько дней его лицо стало спокойнее, взгляд яснее. Миша на удивление быстро запоминал еврейские слова. Он играл с детьми в догонялки и прятки, кто-то уже начал учить его еврейским буквам. Только сейчас Азриэл понял, как одинок был все эти годы. Ему слова сказать было не с кем, у него не было друзей, никто не называл его по имени. Для своего окружения он так и остался чужаком. А здесь он был своим. Здесь его близкие, здесь говорят на его родном языке. Здесь многие знали его отца, а некоторые и деда, реб Аврума Гамбургера. Азриэл чувствовал себя принцем, вернувшимся из изгнания в царский дворец.