Су Тун - Последний император

Тайно вызвав в Зал Чистоты и Совершенства своего Главного Управляющего Верховного Евнуха Яньлана, я спросил у него, как мне быть с Хуэйфэй. Тот, видать, уже размышлял над этим и напрямую спросил, по-прежнему ли я люблю ее, на что я ответил утвердительно. Он спросил также, хочу ли я, чтобы она умерла или осталась жить. Я сказал, что, конечно же, хочу, чтобы она жила. «Ну, хорошо, — с усмешкой кивнул он. — Я могу помочь Хуэйфэй выбраться из дворца и отправить ее в одно место, где ее никто не найдет, и где она сможет тихо доживать свой век. Почтенной старой госпоже и остальным женщинам во дворце мы скажем, что вы, государь, пожаловали ей смерть, а ее труп „проводили по воде"».

— Где ты рассчитываешь спрятать ее?

— В женском буддийском монастыре на окраине Ляньчжоу. У меня там тетка настоятельницей. Монастырь высоко в горах, и вокруг густые леса. Люди там появляются редко, и никто никогда не узнает, где она и что с ней.

— Чтобы Хуэйфэй сбрила волосы и стала монашенкой? — изумился я. — Ты предлагаешь благородной первой государевой наложнице дворца Се удалиться в монастырь? Неужели ничего лучшего ты не придумал?

— Хуэйфэй уже не та, что прежде, и сможет жить, пусть и скромной жизнью, лишь покинув дворец. А покинув его, она уже не сможет ни вернуться домой, ни выйти замуж, и у нее не остается выбора, как только обрить голову и стать монахиней. Прошу государя тщательно взвесить этот план.

Я услышал, как в можжевельнике и на кипарисах перед Залом Чистоты и Совершенства несколько раз вдруг прострекотали цикады, и мне почудилось, что перед глазами плывет, словно несомая ветром, прекрасная и тоненькая фигурка бумажного человечка. Это моя бедная Хуэйфэй, душа которой возвышеннее, чем небеса, а жизнь тоньше, чем бумага. Похоже, остаток своих дней ей придется провести одной у окна монастырской кельи при тусклом свете светильника.

— Будь по-твоему, — в конце концов сказал я Яньлану. — На то воля Неба. Возможно, Хуэйфэй и не должна была появляться во дворце, и, может, ей с самого начала предназначалось стать монахиней, так что положение у меня безвыходное. Я — величайший из правителей, властитель великого царства Се, но разве у меня есть иной выход?

Место Хуэйфэй заняла похожая на нее служанка по имени Чжэнь-эр — Дорогуша. По плану Яньлана, ей должны были подсыпать большую дозу снотворного, чтобы она крепко заснула, и когда ее запихивали в желтый полотняный мешок, она лишь тихонько похрапывала. «Бывшая первая государева наложница Хуэйфэй „провожается из дворца по воде"!» — разнесся над Царской речкой зычный голос дворцового палача, и частью открывавшегося с дворцовых стен утреннего пейзажа стали выстроившиеся по ее берегам люди и плывущий по речке желтый мешок.

А еще раньше, на рассвете, настоящая Хуэйфэй, переодетая евнухом, выскользнула из ворот блистательного дворца Се в хозяйственной повозке и вернулась в мир простого народа. Сопровождавший ее из дворца Яньлан рассказывал, что в дороге она не произнесла ни слова, хотя он много раз пытался заговорить с ней. Хуэйфэй словно ничего не слышала, устремив взор к летящим по небу облакам, таким же непостоянным, как и ее судьба.

Все золото, серебро и драгоценности, что я подарил Хуэйфэй, Яньлан в целости и сохранности привез назад во дворец. По его словам, она отказалась принять все это, сказав: «Я ведь еду в монастырь, чтобы стать монахиней, так зачем мне все это? Ничем этим я уже пользоваться не буду».

— Она права, — добавил Яньлан. — Ей действительно не нужна ни одна из этих вещей.

— Она совсем ничего не взяла? — подумав, спросил я.

— Только позолоченную коробочку для макияжа со стопкой стихотворений, и больше ничего. Насколько я понял, их когда-то написали ей вы, государь. Все эти стихи она оставила.

Стихи? Мне вдруг вспомнились те дни, когда Хуэйфэй была заточена в Безбалочном Зале, эту пору «диких гусей», [39] Дикий гусь — традиционный для китайской литературы образ любовного послания. когда мы могли лишь изливать свои чувства на бумаге. Растроганный до глубины души, я тяжело вздохнул, испытывая признательность к этой девушке с необычайно злой судьбой, которая подарила мне столько любви.

В тот день, когда Хуэйфэй покинула дворец, настроение у меня было подавленное, и я тихо бродил в одиночестве среди цветов. Цветы чувствуют настрой человека, и теплый ветерок, напоенный их ароматами, навевал печальные переживания. На ходу я сочинил стихотворение «Вспоминая прелестницу-рабыню» в память о недолгом, но радостном и бурном времени, когда мы с Хуэйфэй жили в любви и согласии. Я шел, куда глаза глядят и, оказавшись у Царской речки, оперся на перила и стал смотреть на запад. Дворец утопал в тенистой зелени деревьев. Цветы персика и сливы только что опали, а пионы всех сортов по-прежнему устилали землю ярко-красным и пурпурным ковром. Места, где я когда-то бывал, люди, что мне встречались, девушка, что бегала по берегу речки и, подражая птицам, махала на бегу руками, как крыльями, — все это умчалось от меня куда-то вдаль. Странное дело, вчерашние события уже стали чем-то мимолетным, и от них остались лишь обрывки похожих на эпитафию стихов.