Ион Деген - Иммануил Великовский

Нет имени Великовских и в Еврейской энциклопедии, изданной в Израиле. Даже в книге о кибуце «Рухама», земля которого куплена на деньги, мобилизованные Шимоном Великовским (среди них — полтора килограмма золота внесены им лично), имя это упоминается вскользь, в сноске, к тому же с ошибкой: местом его рождения почему-то названа Москва. …В те далекие времена о докторе Великовском говорили в Иерусалиме с уважением.

Знания, а, главное, — сострадание к больному делали незаметным отсутствие опыта на первых шагах его врачебной практики. Интеллигентность и бескорыстие — качества, которые ценились, хоть и в разной мере, всеми слоями общества, — сделали доктора Великовского популярным в Иерусалиме.

Первого февраля 1925 года у Великовских родилась дочь — Шуламит-Фани. Через год и три месяца в семье родилась вторая девочка — Рут, или Рухама, как по имени кибуца в Негеве, называли ее родные.

В 1927 году семья переехала в Хайфу и поселилась на горе Кармель. Быт был тяжелым не только в сравнении с Берлином, но даже — с Иерусалимом. Воду доставали из колодца, пищу варили на примусе. Чтобы посетить своих пациентов, Великовский должен был преодолевать немалые расстояния. Иногда единственным транспортом оказывался покорный симпатичный осел. Хороший карикатурист, Великовский представлял себе, как выглядит он, длиннющий, на маленьком ослике: когда расслаблял уставшие мышцы, ноги волочились по земле, пыля, словно повозка на проселочной дороге.

И все-таки жизнь была великолепной. Девочки росли, не стесняемые бюргерским бытом, как часть окружающей их прекрасной природы. Жаль только, что Элишеве пришлось резко ограничить свою концертную деятельность. Но дома всегда звучала музыка. Среди учеников Элишевы в Хайфе был будущий большой скрипач Иза Гителис.

Как-то, между двумя визитами к больным, Великовский по делу зашел в Пастеровскую станцию на горе Кармель. Завязалась дискуссия об изменчивости болезнетворных микробов. Присутствующих поразило то, что врач, занимающийся общей практикой, в научных вопросах микробиологии оказался осведомленнее специалистов.

С той поры, вплоть до переезда Великовских в Тель-Авив, — Пастеровская станция на горе Кармель стала своеобразным клубом интеллектуалов Хайфы. Люди сходились сюда послушать увлекательные рассказы Чудака, как стали называть Иммануила, на различные темы.

Имя «Чудак» произносили с уважением и любовью. Невероятное бескорыстие и идеализм Великовского послужили тому причиной. Спустя несколько лет выдающийся психиатр профессор Вильгельм Штеккель, лучший ученик Фрейда, скажет о своем ученике Иммануиле Великовском: «…выдающийся представитель медицинской психологии… идеалист первого порядка». — А в письме к Хаиму Вейцману добавит: «…один из наиболее высоко одаренных психотерапевтов».

Таким уж вылепила Великовского природа — предельным во всем. И ростом он выделялся среди своих невысоких коллег по «клубу интеллектуалов», и разносторонностью интересов, И глубиной знаний, и скромной терпимостью в споре с менее образованным собеседником. Но в дискуссии со специалистом он был жестким, цепким, неуступчивым. Возможно, какие-то из этих качеств и послужили своеобразным поводом для рождения прозвища «Чудак». Хотя, конечно, Великовский заслужил его, в основном, за необычность своих рассказов на Пастеровской станции.

Необычным был подход Великовского даже к делам злободневным. Говоря об арабских предводителях и представителях английской администрации, Великовский представлял их поступки как проявление некоторого отклонения от нормальной нервной деятельности или явной психической патологии. Собеседникам Великовского в «клубе интеллектуалов» и в голову не приходило, что судьба целых стран и народов порой не меньше, чем от логики объективных условий, зависит от подсознания, от комплексов и их подавления у людей, занимающих ключевые позиции. Великовский иллюстрировал это положение яркими примерами из истории — от глубокой древности до текущих дней.

Рассказывая о работе головного мозга, Великовский образно называл его фантастическим переплетением десятков километров проводников электрических импульсов, с системой контактов и реле. Эпилепсию, например, он считал «коротким замыканием» в системе этих проводов. Он верил, что токи головного мозга будут обнаружены и записаны, равно как и «замыкание» при эпилепсии.

Говоря о пяти чувствах человека, Иммануил сравнивал их с потоками электрических импульсов от соответствующих рецепторов к центрам в головном мозгу. Он считал, что, если бы можно было создать устройство, в котором мозаика чувствительных элементов преобразовывала свет в электрические импульсы и эти импульсы поступали в соответствующие клетки зрительного анализатора головного мозга, безглазый человек мог бы видеть. Если бы создали аппарат, в котором колебания воздуха в звуковом диапазоне превращались бы в электрические импульсы, поступающие в нервные клетки слухового анализатора головного мозга, глухой мог бы слышать.