Ион Деген - Портреты учителей

Мимо меня проходил уже разреженный хвост процессии. Я надел шляпу и сошел с тротуара. В этот момент справа подошел пожилой мужчина и заключил меня в объятия.

— Мой молодой доктор! Мой спаситель! Здравствуйте, мой молодой доктор!

Я чуть не свалился на брусчатку мостовой.

Мистика. Гроб. Следующая за гробом безутешная вдова. Дочь.

Промелькнувшее воспоминание об операции, об огромной грязно-серой опухоли.

И вдруг он, пришедший с того света. Обнимает меня. Здесь. На привокзальной площади. Он. Из похоронной процессии. Или из гроба. Я взял себя в руки. Мышцы мои напряглись, как при поднятии предельной тяжести. Я справился о его здоровьи.

Он долго благодарил меня за операцию, полностью исцелившую его. С тех пор он вообще забыл, что такое болезни. Даже насморка у него не бывает.

Я договорился с ним, что завтра в десять часов утра он будет в хирургической клинике.

Я пришел туда на полчаса раньше.

Профессор Цитрицкий встретил меня, как родного. Я не стал тратить времени на светскую беседу и сразу приступил к делу:

— Евгений Ричардович, вы помните, три года тому назад вы… вернее, я… вернее… короче, вы помните, прооперировали больного с огромной опухолью в брюшной полости. Вернее, не прооперировали. Рак оказался неоперабельным.

— Конечно, помню. Келоидный рак желудка. Мы получили результат патогистологического исследования. У меня хранится не только описание, но и препараты. Несчастный старик, пусть земля ему будет пухом.

— Евгений Ричардович, через несколько минут этот несчастный старик будет у вас. Я пригласил его, чтобы вы его обследовали.

— Слушай, дружок, я наслышан о твоих успехах, но у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы разыгрывать меня.

— Евгений Ричардович! — Мне не удалось убедить профессора. Убедил его наш больной, неуверенно приоткрывший дверь кабинета.

Не знаю, как я выглядел вчера, когда он обнял меня на привокзальной площади. Если так, как сейчас профессор Цитрицкий, это не делало чести моему умению владеть собой.

Профессор обследовал пациента самым тщательным образом. Не доверяя себе, он поручил еще нескольким врачам клиники повторить обследование. Тут же была произведена рентгеноскопия и рентгенография.

Никаких признаков болезни. Здоров.

Оставшись наедине со мной, профессор недоуменно приподнял плечи.

— Невероятно. Ничего не понимаю. Этого просто не может быть. Но ведь есть. Я, пожалуй, никому не стану рассказывать. Все равно не поверят. Я и сам не верю. Но ведь это есть…

Более двух лет я тоже никому не рассказывал. Но однажды, беседуя с главным онкологом Украины, профессором Слонимом, я спросил, известны ли ему подобные случаи. Профессор ответил, что в его практике ничего подобного не было. Он предложил мне доложить о моем случае на заседании Киевского хирургического общества.

Я вспоминаю это заседание.

На кафедре безвестный молодой врач. Амфитеатр заполнен скептически улыбающимися хирургами, среди которых я узнавал корифеев и почти корифеев.

Мне задали несколько вопросов, которые было бы уместно задать барону Мюнхаузену.

Я обстоятельно ответил и сошел с кафедры, физически ощущая обидное недоверие аудитории.

Во втором ряду поднял руку мужчина средних лет. Председатель предоставил слово, как он выразился, «нашему уважаемому гостю из Донбасса, профессору Богословскому».

— Мне было чрезвычайно интересно услышать сообщение молодого коллеги, — начал свое выступление профессор Богословский. — Оно помогло мне преодолеть сомнение, следует ли рассказать об относительно недавнем случае из моей практики.

В мою клинику из тюремной больницы перевели больного тридцати двух лет для оперативного лечения. В тюремной больнице был диагностирован рак желудка. Диагноз был подтвержден у нас. Во время операции выяснилось, что желудок не может быть резецирован, так как опухоль спаяла пилорический отдел и всю большую кривизну с поджелудочной железой, печенью и значительными участками поперечно-ободочной и тонкой кишки. Весь этот конгломерат был неотделим от задней стенки брюшной полости. Кроме того, в илео-цекальном углу был обнаружен метастаз опухоли. Естественно, я взял материал для гистологического исследования, подтвердившего клинический диагноз.

Через неделю больной был переведен в тюремную больницу, и я забыл об этом случае.

Спустя два года мне пришлось вспомнить о нем при весьма неприятных обстоятельствах.

Профессор Богословский замолчал. Это не был прием для усиления эффекта. Видно было, как профессор старается преодолеть волнение.