Эмма Клайн - Девочки

Я набиралась духу, чтобы заставить Сюзанну поговорить со мной. Но, вскинув голову от мерзкой кашицы на тарелке, увидела, что она уже встала, повинуясь неизвестным мне указаниям.

Они куда-то уезжают, поняла я, когда бежала за ней, следуя за лучом ее фонарика. Всхлип, всплеск отчаяния: Сюзанна уезжает и меня с собой не берет.

— Возьми меня с собой, — сказала я.

Она стремительно рассекала траву, я изо всех сил старалась не отставать. Лица ее я не видела.

— Куда взять? — спросила Сюзанна, голос у нее был ровный.

— Туда, куда вы едете. Я знаю, вы ведь куда-то едете.

Бойко, колко:

— Расселл тебя никуда не звал.

— Но я хочу, — сказала я. — Пожалуйста.

Нельзя сказать, что Сюзанна согласилась. Но она замедлила шаг, чтобы я могла за ней угнаться, теперь я шла по-другому — с ней, а не за ней.

— Тебе нужно переодеться.

Я оглядела себя, пытаясь понять, что ее не устраивает: хлопковая рубаха, длинная юбка.

— В темную одежду, — сказала она.

Поездка была муторной и нереальной, как долгая болезнь. Гай за рулем, на переднем сиденье — Хелен и Донна, Сюзанна — сзади, я сидела рядом с ней. Она смотрела в окно. Внезапно наступила темная, глубокая ночь, машина проносилась под фонарями. Их сернистый свет скользил по лицу Сюзанны, по нашему общему оцепенению. Иногда мне кажется, что я так и сижу в той машине. Что какая-то часть меня до сих пор там.

В тот вечер Расселл остался на ранчо. Мне это не показалось странным. Сюзанна и все остальные были фамильярами, которых он выпускал в мир, и так было всегда. Гай — словно его секундант на дуэли, Сюзанна, Донна и Хелен соглашались на все. Руз тоже должна была поехать, но не поехала, — потом она сослалась на дурное предчувствие, мол, потому и осталась, но правда ли это, я не знаю. Или ее остановил Расселл, почувствовав в ней непреклонную нравственность, которая могла утянуть Руз в реальный мир? Руз, у которой был ребенок, Нико. Руз, которая была главным свидетелем обвинения, представ перед судом в белом платье, со строгим пробором в волосах.

Не знаю, сказала ли Сюзанна Расселу, что с ними поехала я, — этот вопрос так и остался без ответа.

В машине играло радио — до смешного чужеродная музыка к чужим жизням. Жизням, где люди готовятся ко сну, где матери соскребают с тарелок в мусорные ведра оставшиеся от ужина объедки курицы. Хелен нудела не затыкаясь — вот в Пизмо на берег выбросило кита, и правда, что ли, что это знак и теперь будет большое землетрясение? Она привстала на колени, словно эта идея ее взбудоражила.

— Придется нам прятаться в пустыне, — сказала она.

На ее уловки никто не покупался: в машине царило молчание. Донна что-то пробормотала, Хелен стиснула зубы.

— Открой окно, — попросила Сюзанна.

— Мне холодно, — заканючила Хелен.

— Давай быстрее, — Сюзанна замолотила кулаком по спинке сиденья, — я тут плавлюсь, дура!

Хелен опустила окно, машина наполнилась воздухом, приправленным выхлопными газами. Соленой близостью океана.

И я была с ними. Расселл изменился, кончилось веселье, но я была с Сюзанной. Само ее присутствие сдерживало все мои страхи. Как у ребенка, который верит, что чудища отступят, если мать посидит у его кроватки. У ребенка, который не видит, что мать тоже напугана. Что она ничем не может ему помочь — только закрыть своим слабым телом.

Может быть, в глубине души я и знала, к чему все идет, — что-то пробивалось сквозь муть со дна; может быть, я примерно понимала общее направление — и все равно поехала с ними. Потом, и тем летом, и в самые разные периоды жизни, я буду — слепо, на ощупь — перебирать эту ночь, пропускать ее через пальцы.

Сюзанна сказала только, что мы наведаемся в гости к Митчу. Ее слова щетинились ненавистью, какой я раньше от нее не слышала, но все равно самое страшное, что я могла себе представить, — мы сделаем то же, что и у Даттонов. Устроим психическую атаку, чтобы его встряхнуть, чтобы Митчу хотя бы на миг стало страшно, чтобы ему пришлось выстраивать свой мир заново. Вот и хорошо — от ненависти Сюзанны вспыхнула и разгорелась моя собственная ненависть. К Митчу, к его жирным, пронырливым пальцам, к тому, как он мямлил что-то бессмысленное, оглядывая нас с ног до головы. Как будто он мог нас одурачить этими банальностями, как будто мы не видели, что похоть буквально сочится у него из глаз. Мне хотелось, чтобы он почувствовал себя слабым. Мы захватим дом Митча, словно проказливые духи из другого мира.

Я тоже это чувствовала, а значит — это и вправду было. Это ощущение, которое всех нас, сидевших в машине, объединило, — прохладное дуновение иных миров на наших волосах и коже. Но ни разу, ни разу мне не пришло в голову, что этот иной мир может оказаться смертью. В это я поверю, только когда меня с размаху оглушит новостями. После чего, разумеется, смерть окрасит все своим присутствием, безуханной дымкой заползет в машину и прижмется к окнам, дымкой, которую мы все будем вдыхать и выдыхать, в которую облечем каждое наше слово.