Денис Гуцко. - Без пути-следа

Они начинают вживаться, они меняются — но пока прокалываются на всякой всячине. Выдерживают довольно долгие немые паузы, делая вид, что в упор не видят и не слышат вопрошающего, листают себе бумаги — а все-таки подергивается веко, и руки, переворачивающие документы, копотливы и рассеяны, и видно, что краем глаза она за тобой наблюдает — сверяется, есть ли контакт. Они пока не тверды, пока еще не умеют говорить «ты» так, что кажется, будто в тебя плюют. В самых сложных случаях на помощь им приходит пышная молодая дама, с задумчивым взглядом под наклеенными ресницами сидящая в дальнем углу кабинета. Если взглянуть ей в лицо, кажется, что падает бетонная плита. Стоит кому-нибудь из притиснувшихся к стойке зарваться, зайтись возмущенными тирадами по поводу того, что не готова нужная бумага или по какому другому поводу, как она вырастает в центре комнаты, и мощный государственный глас решительно останавливает зарвавшегося, одним махом усмиряя и водворяя его на место, откуда ему не стоило и сходить. Проделав этот трюк укрощения, своим подопечным она не говорит ни слова. Замолкает, прибирая разметавшиеся эмоции. Она возвращается на свое место, а девчушки, как ни в чем не бывало, стучат на машинках, развязывают-завязывают папки — но у каждой одинаково меняется лицо: на секунду взрослеет, бетонно застывает в новом, очень взрослом выражении.

На этот раз Митя решил не сдерживаться: теперь-то все равно. Так и не дождавшись внимания со стороны нужной ему барышни, он заговорил негромко, но внятно, отлично понимая, что та его слышит:

— И все-таки скажите, когда-нибудь хочется понять, почему наше общение складывается именно так? То есть если закон — это голос государства, то, судя по всему, оно общается с нами каким-то весьма нетрадиционным местом.

Он привлек ее внимание, она даже повернула к нему голову.

— Ну? вы меня понимаете? Только что же вы смотрите на меня как на пятно сомнительного происхождения? У меня, кстати, высшее образование. А у вас еще нет. Я говорю на правильном русском языке, а вы вон «не имеет» слитно написали.

Он рассмешил их. Они похихикали, переглядываясь и заодно поглядывая на бетонную женщину. Но та, отвернувшись к окну, безразлично обмахивалась папкой. Такой ерундой ее не пронять.

Само собой, Митя тут же пожалел о своей говорливости: «Накинулся на ребенка!» Правда, «ребенок» не поленился отомстить: делая вид, что занята неотложным делом, барышня дотянула до перерыва, заставив его прождать во дворе, поскольку из вестибюля на время перерыва выгоняли, а после перерыва собралась и ушла куда-то со стопкой папок. Но во всем этом уже не было того болезненного смысла, который совсем недавно вгонял его в депрессию.

Митя спокойно ждал, удобно расположившись в кресле под китайской розой. Если бы все это состоялось раньше, тогда, когда он еще надеялся успеть? тогда бы он нервничал, возможно, даже поскандалил бы, бессмысленно и беспощадно, — и долговязый пристав, по совместительству охранник, выставил бы его вон. Теперь же он поглядывал меж листьев розы, чьи это каблучки стучат возле двери канцелярии: «Не она», — и ему даже нравилось сидеть здесь, гонять лодыря. Теперь он никуда не спешил.?Ваня вспомнил про его день рождения только недавно.

— Алло, папа? Я должен? знаешь, я должен сказать что-то? Ты? я должен сказать? извини, что день рожденья, — видимо, от волнения Ваня запутался в русских словах и решил перейти к сути. — У меня в компьютере сбой был. Понимаешь, в компьютере установка стояла, программа мне напоминала про все день рожденья? дни рожденья, — поправился он, — и? в программе сбой был, она отключилась почему-то.

— Понятно.

— Не обижайся, ладно? Ты приезжаешь?

— Нет, сынок, не приезжаю.

— Почему? Из-за дня рожденья?

— Нет. Я не успеваю паспорт сделать. Я тебе напишу.

— А я тебе подарок купил. Я сам заработал.

— Как ваши берлинские планы?

— У Кристофа там работа будет. На полгода, может, больше.

«Да, — подумал Митя. — После такой его работы в Ростове-на-Дону у меня не стало семьи».

От разговора с Ваней он почувствовал себя так, будто ему только что сбили сильный жар. Он впервые позволил себе обидеться — на то, что о его днях рожденья, оказывается, сыну напоминал компьютер, волшебная железяка, которую сам он так и не приручил. Обида оказалась вполне человеческим чувством, скорее даже приятным, и уж совершенно точно — облегчающим. Произнеся вслух: «Я не приеду», Митя вдруг осознал это сам: он не едет. Вернее, не летит. Не будет стоять посреди огромного, гудящего вавилонским хаосом аэропорта и, задыхаясь, искать в потоках чужих голов родное лицо, не пожмет непривычно крупную, совершенно мужскую Ванину руку. Этот их неблагозвучный город Осло так и останется недоступным зазеркальем, откуда приходят долгожданные письма, откуда по паутине проводов долетает до его съемных квартир Ванин голос.